Орленев
Шрифт:
факт, и называется Освальд» 21. Орленев не соглашался с тем, что
«Привидения» — морализующая драма о лжи в браке, он назы¬
вал ее драмой жизни и смерти и не понимал, как можно играть
иллюстрацию к идее, даже если ее эффект вселяет ужас. Конечно,
в трагедии Освальда есть неотвратимость рока, есть неотврати¬
мость безумия и гибели, но в ней есть и подлинность одной един¬
ственной судьбы; это не «теорема», как любил говорить в таких
случаях Достоевский,
ствования.
Мы знакомимся с Освальдом в спокойный период его болезни,
ее разрушительная работа идет пока что где-то внутри. По пер¬
вому впечатлению этот человек артистической складки, одетый по
художнической моде, но без франтовства, внушает доверие своей
уравновешенностью и мягкостью манер. Недаром фру Альвинг,
защищая сословие парижских художников и их нравственные на¬
чала, просит (в ремарке сказано: «вся сияя») пастора Мандерса
взглянуть па Освальда, который сохранил чистоту души и тела.
Освальда эта реплика коробит, и он устало говорит: «Да, да, ма¬
мочка, оставим это!» При всей чуткости фру Альвинг не улав¬
ливает горечи этих слов. На той начальной стадии действия
внутренняя жизнь Освальда скрыта от чужих взглядов, и от этого
постоянного напряжения он кажется рассеянным. Но это симп¬
том не столько его болезни, сколько сосредоточенности.
Трагедия Освальда заключается в том, что в его разрушаю¬
щемся теле мысль не только не гаснет, но даже обостряется, и
здесь, в доме матери, куда он приехал, чтобы пайти последний по¬
кой, он теряет последние иллюзии. Как цеплялся он за миф о ка¬
мергере Альвинге! Когда парижский врач сказал Освальду, что
его болезнь наследственная и что сыновья должны расплачи¬
ваться за грехи отцов, он выслушал эти слова с яростью, как не¬
достойную клевету. А в усадьбе фру Альвинг у него почему-то
кол вились сомнения. Даже нс сомнения, а недоумения. . . В этой
сцене Орленев отступает от Ибсена. В пьесе разговор о трубке,
курить которую старший Альвинг заставлял своего малолетнего
сына, закапчивается невинным вопросом: «Папа часто проделы¬
вал такие штуки?» Для Орленева этот вопрос не праздное любо¬
пытство. Я не хочу сказать, что он уже собирает улики против
почтенного камергера. Но что-то гложет сердце Освальда — есть
в их доме тайны, которые ему неизвестны.
Большое значение придавал Орленев разговору с пастором
в первом акте и внушал партнерам, что играть этого вероучителя
надо очень серьезно, без намека на тартюфство, пусть он лучше
кажется одержимым, чем мошенником. Ведь в их споре
вильных и неправильных семьях, о диких и приличных браках
сталкиваются две морали — христианского смирения и аскетизма
и близкой к язычеству свободной стихии чувств,— и спор должен
идти на равных. Более того, встреча с пастором пугает Освальда —
как ему, человеку, обожествляющему природу и ее солнечные
краски, жить рядом с этим фанатиком и обскурантом. И внезапно,
на высокой ноте, их спор обрывается: «О! . . Так забрасывать
грязью ту прекрасную, светлую свободную жизнь!» Освальд горя¬
чится, теряет над собой контроль и уже не может скрыть своих
физических страданий. Он хватается за голову, тупая боль рас¬
ползается по телу, шея теряет подвижность, и когда он повора¬
чивается, то всем корпусом... Приступ длится недолго, считан¬
ные секунды, потом Освальд справится с собой и с прежней
учтивостью обратится к пастору — пусть он простит его несдер¬
жанность! Все пришло в норму, только зритель уже знает, что
этот изящный норвежец, почти всю жизнь проживший во Фран¬
ции, тяжело болен.
В конце первого акта Освальд появится еще раз. Дождь по¬
мешал его прогулке, и он возвращается домой по-прежнему уста¬
лый, с хмурой страдальческой улыбкой. В этот момент рядом
с ним оказывается Регина, и от ее вида и взгляда он сразу
меняется: вокруг все меркнет, остается она одна. Мы видим свет¬
ского, изысканно воспитанного человека, ослепленного инстинк¬
том, идущим откуда-то со дна сознания. Не помня себя, в исступ¬
лении он бросается к молодой красивой женщине, от неожидан¬
ности она пугается, будучи совсем не пугливой, и вскрикивает.
Через полуоткрытую дверь фру Альвинг с ужасом наблюдает эту
сцепу из соседней комнаты. Ужас тем более объяснимый, что од¬
нажды она наблюдала такую же сцену —отец Освальда так же
недвусмысленно выражал свои чувства матери Регины, горничной
в их доме. И вот прошлое повторяется, и в каком зловещем ва¬
рианте: ничего не подозревающий брат обольщает сестру! У Иб-
сепа в этом образе греха и его возвращения есть открытая и,
вероятно, слишком наглядная тенденция. Орленев принял его ус¬
ловия игры, и мемуаристы дружно пишут, что в описанной нами
сцене без слов всеми поступками Освальда управляла биология.
Тема наследственности, отцовской крови, оживающей в сы¬
новьях, не раз привлекала Орленева, вспомните Федора и Само¬
званца или родовые черты карамазовщины в его Митеньке. И од¬