Орленев
Шрифт:
принесет ему удачу, так ведь тоже бывает в театре. Его товари¬
щам по труппе эта мысль показалась несолидной, и они убедили
его не идти на такой очевидный риск.
Не раз, начиная с 1901 года, встречался Орленев в Ялте и
с Горьким, отношения у них были дружественные, но не такие
сердечные, как с Чеховым. Может быть, сдержанность Горького
объясняется эксцентричностью Орленева в быту и даже в одежде,
вполне невинной и все-таки вызывающей,
привыкнуть. К тому же он плохо знал Орленева как актера и
многих его ролей не видел вовсе. Нам известен только один отзыв
Горького. Посмотрев осенью 1904 года в Ялте «Карамазовых», он
сказал: «Знаете, Орленев, что меня в вашем Дмитрии поражает:
это соединение ребенка с зверем», после чего добавил, что, если
он действительно собирается ехать с гастролями за границу, ему
нужно обновить труппу, потому что партнеры у него ненадежные
и так можно осрамить Россию7. Подлинность этих приведенных
Орленевым слов не вызывает сомнений, ведь его книга вышла
при жизни Горького; и в этом случае мемуарист полагался не
только на память, но и на свои записи. Так, например, в одном
из старых блокнотов мы находим его диалог с Горьким о новом
театре, каким он запечатлелся в памяти актера: Горький — А ка¬
ково лицо вашего будущего театра? Орленев — Мы все будем хо¬
дить с открытым лицом. В мемуарах этот диалог воспроизведен
в подробном изложении8, с указанием, что он состоялся па квар¬
тире доктора Алексина после того, как Орленев сыграл перед
Горьким свою переделку пьесы Чирикова «Евреи» (за всех уча¬
стников) и рассказал, что задуманный им театр должен быть бес¬
платным, и что аплодисменты в нем будут отменены, и что во
имя духа коллективности на афишах и в программах не будут
называться фамилии актеров *.
Есть несколько упоминаний Орленева и в письмах Горького
той поры. Так, например, в сентябре 1904 года он пишет Леониду
Андрееву из Ялты — о том, что пробует писать о Чехове и пока
у него не получается («не умею я писать об усопших»), о плане
* «Всевозможные мечтания господствовали над всеми моими поступ¬
ками. Я хотел создать группу верующих экстазных людей, чтобы сплотиться
всем духовно и разносить по всему миру жгучую и страстную проповедь
чистейшего искусства... А проза жизни, неудачи рассеивали светлые мысли,
как дым, и колебания овладевали мною вновь», — вспомипал впоследствии
Орленев эту ялтинскую осень 1904 года 9.
покупки газеты «Курьер» с помощью Саввы Морозова, о Марии
Федоровпе Андреевой,
замечая при этом, что, если Андреев пошлет ей «фотофизию свою,
она будет довольна, ибо тебя она зело уважает, и это такой же
факт, как и то, что по лестнице идет ко мне Орленев». Далее мы
читаем: «Здравствуйте!..» — это уже обращение к Орленеву.
«А вы, м’сье, до свидания!» — это к Андрееву. Заканчивается
письмо припиской: «Привидения» сидят рядом со мной, и от них
пахнет перегорелой водкой» 10. Как видите, беспутный актер ос¬
тается беспутным, что не помешает Горькому несколько месяцев
спустя, в декабре 1904 года, обратиться к известному немецкому
режиссеру Рейнхардту с просьбой помочь Орленеву организовать
его берлинские гастроли. Без участия Горького и вмешательства
Рейнхардта снять театр в Берлине в разгар сезона было бы не¬
возможно.
На разные темы беседовали Горький и Орленев — о русско-
японской войне, о смерти Чехова и его месте в русской литера¬
туре, о будущем театра, о пользе и вреде гастролерства, о пьесе
Чирикова, о многом, многом, вплоть до программы вечера в пользу
нуждающихся больных, в котором оба приняли участие (27 сен¬
тября). Почему же в этих беседах они не коснулись игры Орле-
нева в «На дне»? Он ничего о том не сказал, и Горький его не
спросил. Если были бы рецензии, споры, шум вокруг его роли,
Орленев, вероятно, не стерпел бы и как-нибудь высказался.
А если все молчат, зачем ему признавать свою неудачу и де¬
литься сомнениями?
Играть Алексея Ванюшина ему было не очень интересно, по¬
тому что он не мог представить себя в образе этого блудного ку¬
печеского сына, не было такой точки, где бы пересеклись их
судьбы. В противоположность тому роль Актера в «На дне» пона¬
чалу захватила его своей родственностью, он шел к ней по клас¬
сическому канону Станиславского «от себя» — может быть, и его
ждет такая же ранняя и бесславная старость и смерть удавлен-
пика на пустыре. Ведь говорил ему когда-то Николай Тихонович,
что он умрет под забором! А что если это вещие слова? Орленеву
стало жаль себя, он расчувствовался и быстро приготовил эту не¬
многословную и чуть-чуть монотонную роль доверчивого, слабого
духом и сломленного обстоятельствами человека. Вот когда его
нервы действительно пришли в полное расстройство. И только
сыграв несколько спектаклей, он почувствовал, что навязчивая