Орленев
Шрифт:
разные. Напомню, что Раскольников в инсценировке совершает
убийство в самом начале действия и дальнейшее развитие драмы
посвящено психологическому исследованию обстоятельств, проис¬
шедших вслед за тем. А у Лорензаччио все события предшест¬
вуют убийству, и только в самом конце, в пятом акте, понимая
бесцельность своего тираноборства, он подводит неутешительный
итог: «Я был машиной, созданной для убийства, но только для
одного убийства».
оно, скорее, теоретическое, он открыл идею, как ему кажется, все¬
человеческого масштаба и хочет ее проверить, не считаясь с тем,
что его эксперимент должен быть оплачен кровыо. А у Лорен¬
заччио честолюбие более замкнутое в себе, более эгоистической
окраски. Всеми его поступками движет ненависть к герцогу, узур¬
патору Флоренции, и выход есть только такой — его надо убить,
причем убить должен он, и никто другой! Это его миссия, его
жребий, так он войдет в историю и «человечество сохранит на
своем лице кровавый след» раны от его меча.
Он не знает, как люди в будущем назовут его — Брутом или
Геростратом, но так или иначе он «не даст им забыть себя».
Этот геростратовский мотив совершенно чужд Раскольникову.
И философия у них разная. При всем культе избранничества и
неприязни к толпе и статистике трагедия Раскольникова, как ее
играл Орленев, это прежде всего трагедия его разъединенности
с людьми, о чем мы много писали в предыдущей главе. А Лорен¬
заччио не ищет общения и не нуждается в нем. Его упрекают
в том, что он презирает людей. Он отвергает этот упрек с такой
поправкой: «Я их не презираю, я их знаю». И вот формула его
обескураживающего знания: он готов признать, что злых людей
не так уж много, гораздо больше слабых, а еще больше равно¬
душных. Но и те, и другие, и третьи ничем не могут удивить его
и ничего не прибавят к его знанию. От пресыщения этот «идей¬
ный убийца» иногда скучает,— состояние духа для Раскольни¬
кова невозможное.
У исторических героев Мюссе были реальные прототипы, ра¬
зобраться в сложности их отношений Орленеву помог Арбенин,
специально изучавший эпоху и хроники тех лет. Через полгода
после суворинской премьеры в «Вестнике иностранной литера¬
туры»9 появилась его статья о «Лорензаччио», комментарий
к пьесе, в какой-то мере отразивший и опыт Орленева, хотя пря¬
мую ссылку на него вы найдете только в примечании редакции.
На репетициях и в беседах актер не раз задавал переводчику бес¬
покойный вопрос о том, где проходит граница между подвигом и
злодейством у его героя и есть ли такая граница. Арбенин отве¬
чал ему словами Толстого, что безусловно добрых или безусловно
злых людей не бывает; таков и Лорензаччио, он разный и меня¬
ющийся, и в свете этих перемен и следует рассматривать его тра¬
гедию. Однако мы еще ничего не сказали о том, как развиваются
события в этой старой романтической пьесе.
В тридцатые годы XVI века Флоренцией безраздельно управ¬
лял кровавый и распутный герцог Александр Медичи, и рядом
с ним, у самой вершины власти, был его близкий родственник Ло¬
ренцо Медичи (Лорензаччио — фамильярно-презрительная пере¬
делка его имени), доверенное лицо тирана и непременный участ¬
ник его преступлений и оргий. Тайный республиканец, гордо на¬
зывающий себя новым Брутом, он выбрал путь обмана и принял
маску трусливого и погрязшего в пороке светского негодяя, чтобы
завоевать доверие своего господина и своей намеченной жертвы.
И хотя это притворство тяготит юношу, он искусно ведет двойную
игру и в назначенный час убивает герцога. Но смелая попытка
насилием подавить насилие оказывается совершенно бесцельной.
Она бесцельна прежде всего для судьбы Флоренции, потому
что силы республиканцев слишком слабы, разрозненны и не под¬
готовлены для того, чтобы использовать критическую ситуацию,
создавшуюся после убийства Александра Медичи; к тому же
скандальная репутация Лорензаччио не внушает к нему доверия —
кто рискнет стать его союзником в политическом заговоре! И на
смену старому тирану приходит новый, ничем не лучший. Траге¬
дией кончается это единоборство с насилием и для самого Лорен¬
заччио. Он так долго и с таким увлечением притворялся, что
в. конце концов маска становится его сущностью, и, по выражению
Г. Брандеса, он «делается всем тем, чем прикидывался» 10. Силь¬
ный и оригинальный ум, при всем его безграничном честолюбии,
когда-то ставивший перед собой возвышенные задачи, он теперь
постыдно унижен. Лорензаччио чувствует себя заурядным убий¬
цей, который расправился с другим убийцей; не тираноборцем,
а, говоря современным языком, вульгарным мафиозо. Мысль,
что он уходит из жизни «никем не понятый и всеми презирае¬
мый», более всего и мучает Лорензаччио. Орленев так и понял
драму Мюссе, вернувшись к старой и неизменно привлекавшей
его идее о ненадежности добра, если к нему надо идти путем зла.
В Театральном музее имени Бахрушина сохранился рабочий