Орленев
Шрифт:
ялтинского аптекаря Левентона (Назимова — ее театральный псе¬
вдоним) училась в Швейцарии музыке и танцу, потом прошла
курс в Москве в Филармоническом училище у Немировича-Дан¬
ченко, но как актриса пока что ничем не отличилась. Обращала
на себя внимание только ее красота, при всей строгости очень
броская, красота южноевропейской женщины, не то францу¬
женки, не то испанки. Во всяком случае, на русскую «инферналь-
ницу» в духе Достоевского
роль Грушеньки вызвал в труппе недоумение. Орленев не при¬
слушивался к этим толкам, с первого взгляда он поверил в звезду
Назимовой и по праву гастролера настоял на своем.
Играла она Грушеньку, я сказал бы, очень толково, она была
умная и деловая женщина и все делала толково, но воодушевле¬
ния в ее игре не было. Орленев этого не замечал, захвачен¬
ный своим испепеляющим карамазовским чувством. В книге
А. А. Мгеброва, актера МХТ и Театра Комиссаржевской, извест¬
ного театрального деятеля первых послереволюционных лет,
друга и соратника Орленева, оставившего о нем очень интерес¬
ные воспоминания, говорится, что «Алла Назимова была, быть
может, единственной женщиной в жизни Орленева, которую он
действительно глубоко любил. В нее он вложил все свои творче¬
ские силы. Из нее он создал актрису, которая... стала знаменитой
в Америке» 21. Эту любовь можно назвать наваждением, лихорад¬
кой, и их неожиданное и трагическое для Орленева расставание
в Америке в 1906 году оставило незаживающий след в его памяти.
Тогда в Костроме ничего в заведенном порядке жизни актера
на гастролях как будто не изменилось — и все стало другим. На¬
зимовой очень нравился Орленев, но виду она не подавала и дер¬
жалась изысканно любезно, хитро уклоняясь от объяснений. При¬
выкший к успеху у женщин, он был несколько растерян и не
знал, как себя вести. В ожидании каких-то необыкновенных и
счастливых перемен он репетировал Карамазова и потом, сыграв
его, день за днем повторял эту роль, не чувствуя усталости. «Го¬
товя любую роль, я всегда знал — через столько-то часов или
минут кончится спектакль, наступит обыкновенная ночь, за ко¬
торой последует снова день со своими будничными делами, ра¬
достями и заботами,— пишет Л. М. Леонидов в своих воспомина¬
ниях.— А когда я шел играть Митю... я как бы шел на муки, на
страдания, и завтрашний день пропадал из поля моего зрения» ".
Орленев играл Митю легко, сам удивляясь этой легкости.
В дни, когда шла инсценировка «Преступления и наказания»,
уже с утра он был мрачен, подавлен, неразговорчив и только
после спектакля приходил
вал себя, когда играл Карамазова. «Настроение у него было доб¬
рое, слегка приподнятое,— вспоминает Вронский.— «Исповедь
горячего сердца» — монолог в первой картине, который длится бо¬
лее получаса, не отнимал у него силы, и в дальнейших картинах
он не чувствовал никакого упадка энергии» 23. Так было в поздние
годы, так было и в ту костромскую осень, когда он встретил На¬
зимову и, обжегшись се холодом, все свое нерастраченное чув¬
ство отдал Достоевскому и его герою. Внезапная и пока еще не
нашедшая ответа любовь открыла ему заповедный мир Карама¬
зова; исиоведыическое, проникнутое автобиографическими моти¬
вами искусство Орленева расцветало от таких жизненных встря¬
сок. Раскольникова ему надо было понять и к нему привыкнуть —
там была теория, тайна, эксперимент, а здесь была сама при¬
рода — вздыбленная, разъятая, бедственная, но близкая ему
в каждом ее движении. И от избытка чувств ему хотелось как
можно чаще играть Митю Карамазова, играть повсюду, куда
только его не позовут, и, конечно, в Петербурге у Суворина, где
ждали его возвращения.
До того как попасть в Петербург, он постранствовал по про¬
винции: из Костромы поехал в Вологду, город своей артистиче¬
ской юности,— к антрепренеру Судьбинину. И здесь успех
у него был шумный — он играл Карамазова и стал готовить роль
Гамлета в переводе Полевого. Работать он согласен был с утра
до ночи: «хотелось все больше и больше развернуть себя»,— пи¬
сал Орленев об этой осени 1900 года. Сильное чувство не давало
ему ни минуты покоя, от рассудительного профессионализма,
как-никак нажитого им за годы скитаний, теперь не осталось и
следа, планы у него были романтически дерзкие, и ему казалось,
что все задачи ему по силам. Он начнет с Гамлета... Пока что он
с самозабвением играл Карамазова, из Вологды на какое-то время
вернулся в Кострому, потому что здешняя публика «еще не пере¬
смотрела» все его спектакли. Из Костромы отправился в Рязань,
куда зачем-то приехал уже очень знаменитый Шаляпин. Они
были давно знакомы и относились друг к другу с интересом, но
без особого расположения; их беседы обычно заканчивались ссо¬
рами, что не мешало им спустя какое-то время встречаться как
близким друзьям.
Поезд из Рязани в Москву уходил в семь часов утра, и всю
ночь оба актера провели на вокзале. «Шаляпин... был в ударе.