Орленев
Шрифт:
где не побывала его труппа. Но, играя для многих и в этом найдя
свое призвание, он часто обращался и к кому-то особо. Для само¬
утверждения и самопроверки ему нужны были зрители — иску¬
шенные театралы, чувству и вкусу которых он мог довериться.
В начале века это были Суворин и тот же забулдыга Любский,
провинциальный аптрепренер Шильдкрст и известный в Петер¬
бурге психиатр Томашевский, писатель Дорошевич и актер Тихо¬
миров, какой-то
конечно, Чехов. К числу таких надежных судей-зрителей отно¬
сился и Аким Волынский, хотя богофильские увлечения петер¬
бургского литератора ничуть не задели Орленева. Он ценил об¬
ширные знания и вкус Волынского и его чувство поэзии театра;
книга «Царство Карамазовых» представляла для него большой
интерес в силу самого ее жанра; автор определил этот жанр так:
«опыт объяснений» романа, составленный из портретов-характе¬
ристик действующих в нем лиц, некий свод данных о его событиях
и героях.
Ничего неожиданного в этом «опыте объяснений» для Орле¬
нева не было, польза от чтения была чисто практическая. В пер¬
вых газетных откликах в провинции, а потом зимой 1901 года
в Петербурге и летом в Москве Орленева часто упрекали в при¬
страстии к психопатологии, в том, что в изображении болезнен¬
ных страстей героя он пошел еще дальше Достоевского. «Новости
дня» так и писали: «Из здорового атлета Мити Карамазова с здо¬
ровой русской душой Орленев создал психопатического субъекта».
Еще более решительно высказались «Русские ведомости», поругав
актера за самоуправно-тенденциозную игру, построенную на кли¬
нических симптомах. Орленев отвергал эти упреки, ссылаясь на
то, что атлетизм Мити не может скрыть его душевной надлом¬
ленности; напротив, внушительность осанки только подчеркивает
его недуги. В книге Волынского он нашел на этот счет своего
рода теорию, которую можно назвать генетической. Автор «Цар¬
ства Карамазовых» писал, что Митя наследовал от матери, «грубо
красивой, здоровой женщины», мускулистость, физическую силу
и приятность в лице, а от отца, рано одряхлевшего, «пресыщен¬
ного и все еще не насыщенного» человека, взял средний рост и
некоторую болезненность, на что прямо указывает Достоевский:
«лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал
какой-то нездоровой желтизной». Орленев хорошо запомнил эти
рассуждения Волынского и несколько лет спустя охотно повто¬
рял их (с вариантами) в своих американских интервью.
Заинтересовали Орленева и замечания Волынского относи¬
тельно выправки и костюма Мити. Ничего нового Волынский и
в этом случае не сказал, да и не мог сказать, но так сгруппиро¬
вал ремарки Достоевского, что догадки Орленева приобрели ха¬
рактер абсолютной достоверности. «Он соблюдает полную коррект¬
ность в костюме не из тщеславия или фатовства, а из природной
любви к изяществу». Это слово «изящество» и вдохновило Орле¬
нева: он именно так пытался играть Митю и все-таки сомне¬
вался — очень уж раздерганный этот человек, а изящество тре¬
бует порядка даже в условиях хаоса. Но поставьте Митю рядом
с Федором Павловичем — развивает свою мысль Волынский —
и вы убедитесь, что по сравнению с «разбрызганным скомороше¬
ством» отца его старший сын — человек целеустремленный, более
того, «страшно сконцентрированный». А можно и не сравнивать
и просто перечитать те строки романа, где говорится о походке
Мити, о ритме его движений, захватывающем своей легкостью и
удивительной при его приземистости плавностью; к военной вы¬
правке здесь примешивается невесть откуда взявшийся артис¬
тизм. Да, при всей дикости и необузданности — это натура не
только нравственная, но и художественная,— пришел к оконча¬
тельному выводу Орленев.
Вот почему его не порадовала похвала провинциального ре¬
цензента во время летних гастролей 1901 года, увидевшего в сы¬
гранном им Карамазове «затейливую мозаику», вобравшую в себя
черты Ноздрева и Манилова в образе «типичного армейского офи¬
цера». А он более всего остерегался в этой роли ноздревского
бурбонства и цинизма, настаивая на том, что Митя, наделавший
«бездну подлостей», тем-то и мучается всю жизнь, что «жаждет
благородства». При чем же здесь Манилов? И где здесь почва
для ноздревщины? Может быть, только в усах Мити была нозд-
ревская игривость. Но ведь Орленев держался быта и его реаль¬
ностей и знал, что в карамазовское время такие ухоженные, кон¬
чиками кверху, замысловато-франтоватые усы были в моде среди
военных. И этот характерный штришок в гриме не нарушал
общего впечатления от трагической игры Орленева.
Вот как описал его Митю Карамазова через день после петер¬
бургской премьеры критик «Нового времени» Юрий Беляев:
«Нервное подвижное лицо, слегка тронутое гримом, выражало
усталость, разочарованность и только изредка сменялось выра¬
жением какой-то бесшабашной удали. Голос несколько сиплова¬