Орлиное гнездо
Шрифт:
“А ведь так и есть, - вдруг подумала Василика. – Адриан выгораживал тебя перед султаном, Адриан взял на себя заботы о твоем доме… а ты, хотя и моложе его, поднялся выше его и в ордене, и перед лицом Мехмеда!”
Но, конечно, она промолчала. Штефан поцеловал ее, а потом обнял.
– Как же мне жаль, что я не могу жениться на тебе, - прошептал он. – Здесь я и подавно не могу жениться на тебе как христианин, как ты того заслуживаешь… а по нашему обычаю…
– По вашему обычаю я тебе и так все равно что жена, - усмехнулась Василика.
Она знала, как легко мусульманину
– Ты мне жена, и это никогда не изменится – таково мое слово, - сурово откликнулся Штефан.
Он крепко прижал ее к себе.
– Может быть, после… когда кончится это безумие… мы с тобой сочетаемся, и у нас будут дети. У Адриана уже трое сыновей, - шептал турок, укачивая ее, словно своих нерожденных детей. – Как бы я хотел иметь сына от тебя.
Он с мольбой посмотрел ей в глаза - и Василика почувствовала, что вот-вот потеряет голову.
Она с силой оттолкнула его.
– Иди! Иди, пока мы ничего не натворили!..
Штефан несколько мгновений смотрел на свою подругу, тяжело дыша, – а потом, подхватив свою одежду, стремительно вышел; он уронил что-то по дороге и грохнул дверью. А Василика зарыдала, бросившись ничком на постель. Она колотила по ней кулаками и бранилась.
Но через несколько мгновений валашка успокоилась и подняла голову, мрачно уставившись вслед Штефану. Она не будет выть так долго и непристойно, как эти турецкие рабыни, которые ничего о себе не понимают.
Через два дня разведчики вернулись и доложили, что чума свирепствует на западе, но сам султан не покидал Эдирне.
В тот же день отряд, не мешкая, тронулся дальше на север.
========== Глава 92 ==========
До конца пути Штефан безмолвствовал – но его красивое лицо дышало мыслью, решимостью: какими идеями, благотворными или разрушительными, он наслаждался в тайниках своей души? Но не может быть такой благотворной идеи, которая не разрушала бы что-нибудь из уже воплощенного.
Когда Василике предстали - новой, самой страшной угрозой ее свободе - белые своды дворца, Штефан наконец вспомнил о своей невольнице. Хотя Василика знала, что о чем бы ее господин ни думал, она одна из самых могущественных идей, которые цветут в его душе – совокупной душе столь многих даровитых предков…
– Тебе сейчас придется пойти на женскую половину, - сказал паша мягко, точно предвидя, что ее потребуется уговаривать. Но зачем? Разве она дитя и ничего не понимает?
Но когда Василика представила себе десятки таких женщин, как принцесса Фериде, - безжалостных, сладострастных и могущественных счастливиц, решающих судьбы тысяч безвестных рабынь, - у нее задрожали губы и веки. Штефан обхватил ее руками, позволив уткнуться себе в грудь, прежде, чем это увидели все вокруг.
– Тебе никто не посмеет причинить вред, - успокаивал ее турок: Василика плакала, и его голос тоже дрожал. Боль за нее потом может тысячекратно отлиться другим людям – но Василика этого не увидит.
– Все узнают, что ты моя княжна, - сказал Штефан, лаская
Он обещал навещать ее в гареме так часто, как это возможно; и рассказывать, как идут дела.
Василика всхлипнула и кивнула. Она попросила дать ей в услужение одну из ее гречанок, и Штефан обещал устроить это тоже; больше он ничего не мог для нее сделать.
Потом он поцеловал ее и попросил мужаться. Это было нужно. Василика впервые увидела евнухов – заплывшие жиром лица, безразличные глаза. Именно евнухам поручали казнить провинившихся женщин: неспособные больше наслаждаться с ними, служители гарема вымещали на недоступных соблазнах боль и ярость своего унижения…
Однако Василика ни за что не покажет этим существам своей слабости.
Она гордо стояла, сложив на животе руки в перчатках, пока лишенные пола служители с безразлично-высокомерным видом, поджав вялые губы, слушали ее покровителя. Он рассказывал им о высоком происхождении своей спутницы - о том, что с ней подобает обращаться, как с княжной. Однако здесь, должно быть, видывали и княжон. Властная речь Абдулмунсифа и гроза в его взоре не устрашили скопцов, которые были царями в этой женской тюрьме.
Два евнуха подступили к Василике, готовясь взять ее под локти; Василика гневно двинула этими локтями и угодила одному из служителей в живот, как в рыхлое тесто. На миг она обмерла от страха; но потом сжала губы и взглянула на второго скопца поверх своего покрывала.
Без всякого выражения он направился вперед, и Василика – следом; ударенный ею евнух замыкал шествие. Валашка опустила голову, словно преступница, и попыталась заставить себя думать о том, что наконец хорошенько отдохнет и позаботится о своем теле. Очень жаль, что здесь нельзя будет так же пестовать и душу, – Василика уже прикипела сердцем к своим ученым занятиям, и хуже смерти ей было бы отупеть, подобно всем женщинам, существующим только для услады своих повелителей…
Василику проводили в небольшую лишенную окон комнату, в которой стоял один только диван, – но собственную комнату: уже это немало ее обрадовало. Она села прямо на пол, запустив ногти в ковер, точно в шерсть неведомого зверя, который сделался ее единственным товарищем на эти дни.
Потом к ней пришла Анастасия, которую грубо втолкнули в комнату к мнимой княжне. Василика улыбнулась гречанке и заключила ее в объятия; обещала, что не позволит никуда отослать ее от себя. Анастасия благодарно поклонилась, хотя ничуть не хуже Василики понимала, что хозяйка говорит пустые слова.
Василика сбросила сапоги, сняла верхнее платье и легла на диван, лицом к стене. Подумала, потирая одну горящую усталостью ногу о другую, что потребует туфли, если ей не дадут. Да, именно так: княжны требуют, а не просят, даже если попали во дворец к султану.
Однако Василике не пришлось требовать – ей доставили все и так: и собственные вещи, дорогие одежды и туфли, и женщин для услуг. Несомненно, эти турчанки были более искусными служанками, чем Анастасия, но когда Василику позвали в хамам, она схватила свою наперсницу за руку и заявила, что пойдет мыться только с ней.