Орлиное гнездо
Шрифт:
Однако же то, что их не тронули, не означает, что отец чист, - это может означать только, что боярина пока не разглядели. Иоана теперь с горечью признавала, что отец может быть нечист, что жизнь вовсе не проста, а невинность бывает слепа; но даже если все так, Иоана ничего не сможет с этим поделать. Не подведет же она под беду своего любимого отца!
Но все же Иоана сделала это – она написала Корнелу нежное письмо, состоявшее по большей части из любовных слов; она упомянула, что живет сейчас в отцовском замке, заключив, что Корнел так и так должен был об этом догадаться.
Отец благосклонно принял
– Конечно, понимаю, - сказала дочь.
Это было через день после возвращения Марины – та, хотя и все еще была слаба и кашляла, уже поднялась с постели и не позволяла никому поддерживать себя. Старшая дочь Кришана угрюмою тенью передвигалась по замку… но была вовсе не так равнодушна к тому, что делалось вокруг нее, как могло показаться со стороны; она видела письмо в руках сестры.
В тот же час, подождав, когда Иоана скроется, Марина вошла к отцу. Он был один – писал что-то, сидя за столом; отложил пышное перо, заслышав скрип двери, и повернулся к Марине с изумлением.
Та присела в поклоне - с почтением и значением, опустив глаза.
– Тебе следует быть в постели, - заметил Раду. – Зачем ты явилась?
Марина улыбнулась, и глаза ее блеснули, точно в предвкушении жестокой потехи.
– Ты всегда возлагал все надежды на Иоану, отец, - проговорила она. – Я пришла показать, что тоже могу быть полезна. Я знаю – тебе известно, каким путем я и мой муж спаслись от дьявола…
– Да, - сказал боярин, изумленно глядя на дочь. – И что же с того?
Марина усмехнулась.
– Я знаю и то, что это письмо, которое дала тебе Иоана, ты не пошлешь – а очень хотел бы!
Раду поперхнулся.
– К чему ты ведешь, дочь?
Марина приблизилась к нему и присела около него, глядя снизу вверх – но совсем не смиренно.
– Я знаю, что Корнел Испиреску очень нужный тебе человек, - проговорила она, улыбаясь. – Он очень близок к господарю. Но у него такая же горячая голова, как у моей сестры, - а разумы властителей должны быть всегда холодны! Если тебе нужны любовные письма, чтобы использовать Корнела Испиреску, - ты можешь…
– Довольно, - прервал ее боярин.
Он поднялся с места и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остановился перед дочерью – высокий, грозный и многомудрый патриарх.
Потом склонился к ней и взял ее за подбородок – очень крепко; и властно впился взглядом в ее черные глаза. Марина продолжала улыбаться.
– Ты понимаешь, как называется то, что ты предложила мне?
– Да, - не дрогнув, ответила дочь. – Военная хитрость!
Раду отпустил ее и отвернулся.
– Я восхищен этим юношей, - угрюмо проговорил он. – Такую любовь трудно понять женщине… но для достижения моих целей я нуждаюсь в женщине, и здесь ты угадала, моя злоумная дщерь.
Он опять замолчал – потом велел Марине подняться и сесть в кресло.
Раду поместился в кресло напротив нее, чтобы они могли видеть глаза друг друга.
– Я умею писать разными прехитрыми способами, - медленно произнес боярин, оглаживая бороду; в глазах его сейчас не было отеческой ласки, а была холодность властителя, испытывающего слугу. – Но я не умею говорить языком любящей
Марина улыбнулась.
– Да, отец, - ответила она. – Мне знаком этот язык – и я родственная душа этой любящей женщине… Я сумею сказать то, что нужно, - и так, как нужно! А ты, конечно, найдешь способ подделать почерк Иоаны.
– Подделать руку дело нехитрое, - отозвался боярин. – Куда труднее подделать душу!
– О, зачем же подделывать - когда душа у нас одна! – рассмеялась Марина. – Мы все – Кришан! Не правда ли, отец?
– И ты Кришан куда более, чем мне всегда казалось, - произнес Раду. Он помрачнел. – Что ж… должен сказать, что и весьма огорчен твоей выходкой, и горд тобой. То, что ты делаешь, - измена, и ты должна понимать это… но многое прощается тому, кто служит великой цели. Ты и я спасаем наш род.
Марина склонила голову.
– Да.
========== Глава 18 ==========
Влад Дракула объявил себя господарем всей Трансильвании – утвердил себя в этом звании и перед трансильванцами, и перед валахами, и никто, ни ближний, ни дальний, не смел оспорить этой власти. Десятки членов саксонских купеческих общин, владевших Семиградьем, были посажены на кол в один день – самая большая и жестокая казнь за время правления Дракулы; города были разорены и сожжены дотла; немногие защитники их порублены. Саксонцам, которые так хорошо посмеялись над господарем Мунтении издали, вблизи князь показал себя еще лучше.
Однако князь Влад знал, что трудолюбивые немцы быстро наладят торговлю снова – иначе им и невозможно; но отныне будут крепко помнить, чья десница ими правит и чей меч висит над ними. Никакой венгерский король, которым они так выхвалялись, не мог бы совершить подобных деяний – такой широты, жестокости и скорости.
К зиме Дракула отступил из Трансильвании, оставив жителей зализывать раны.
Вслед за Трансильванией содрогнулась и Валахия. В самые святые дни рождественского поста были казнены несколько великих бояр господаря – ураган опалил и Кришанов: сжег несколько друзей Раду Кришана, с которыми он давно знался. В числе их были его сообщники из Тырговиште.
Был приглашен в Тырговиште и казнен Михай Василеску, обвиненный в предательстве. В самом ли деле он был виновен – мог сказать один боярин; но голова его, насаженная на кол перед княжеским дворцом, уже не могла ни обличиться, ни оправдаться. Михай Василеску предвидел свой конец – и, отправляясь на зов владыки, покаялся во всех грехах и распределил все свое имение между наследниками. Однако приглашение Дракулы было милостивым и не предвещало смерти; быть может, Василеску подвел собственный ужас, когда он оказался перед лицом повелителя. Точно претворяя в жизнь страшные россказни о себе, ходившие среди народа и всюду теперь опережавшие его появление, князь Влад казнил боярина во время обеда: Василеску оторвали от стола и посадили на кол после нескольких неудачных слов, вылетевших из его рта. Четыре часа столица Валахии слушала крики княжьего мужа, долго и верно служившего отцу теперешнего правителя; но Господь был милосерд, и старое сердце Василеску не выдержало прежде, чем были пронзены другие его важнейшие органы…