Осада дворца
Шрифт:
— Да за каким приказом ?
— А за таким, что мы три часа стоим на одном месте и ни тпру, ни ну...
Он вдруг с яростью ударил кулаком по столу.
— Да ведь ребята прямо на огонь прут!..
Мичман побагровел, не сказал ни слова и, махнув рукой, выбежал в соседнюю комнату; немного
погодя, он приоткрыл дверь и просунул
— Между прочим, какого чёрта вы ко мне пришли? Идите в свой штаб, в Павловские казармы!
Кривенко запыхтел, успокоился и, ворча что-то, принялся внимательно рассматривать голые стены казармы.
— Кронштадтцы приехали! — быстро сказал матрос, стоявший у окна и во время разговоров о приказе не проронивший ни слова.
Он выбежал из комнаты. Кривенко велел за ним спустился вниз по лестнице и пошел на набережную, к Николаевскому мосту. На Неве стояла целая флотилия: направо у Николаевского моста вырисовывалась в тумане «Аврора», налево ошвартовался «Амур», — верхняя палуба его была полна черными бушлатами; за ним стояли колесные пароходы. Несколько тысяч молодых матросов с винтовками за плечами, с патронташами у пояса по веревочным лестницам взбирались на каменные парапеты набережной, легко прыгали вниз, бежали к своим частям, быстро строились в колонны.
Через полчаса вся набережная была полна кронштадтцами.
Они не успели еще построиться, как черный автомобиль со слюдяными окошечками в парусиновом верхе вылетел из-за угла Галерной и остановился.
Худощавый высокий моряк подошел к автомобилю и сказал несколько слов, которых не расслышал Кривенко.
Невысокого роста человек в очках, в фетровой шляпе на длинных рыжеватых волосах, в распахнутом пальто вскочил на сиденье шофера и поднял руку.
— Кронштадцы! — сказал он и замолчал на одно мгновение.
Глухой шум еще катился внутри смыкающихся колонн. .
— Приветствую вас от имени Петроградского Совета Солдатских и Рабочих Депутатов, от имени Военно-Революционного Комитета., от имени власти рабочих, крестьян, солдат и матросов.
Легкий ветер повеял с Невы и взбросил вверх ленточки над круглыми матросскими шапками.
— Кронштадтцы! — продолжал человек в очках, — вы идете в бой не по приказу какого-нибудь жалкого русского Бонапарта, царящего милостью долготерпения революции. Вы идете в бой не во имя исполнения договора наших самозванных правителей с союзниками, опутывающих цепями руки русской свободы. Вы идете в бой с именем великой революции на недрожащих устах и в горячем сердце!
Он замолчал и нервным движением провел рукой по лицу.
— Русский флот всегда стоял в первых рядах революции. Имена моряков вписаны на почетном месте в книгу великой борьбы с царизмом. Так пусть же и теперь — в день величайшей из революций — моряки будут мощным авангардом пролетариата! Перед вами Зимний дворец — последнее прибежище Временного правительства, последняя опора врагов народа, Ваша боевая задача атаковать дворец. Ваши братья, солдаты и красногвардейцы, выполнили свой долг, передав сегодня ночью в руки Военно-Революционного Комитета все правительственные здания, банки, телеграфы, вокзалы. Очередь за вами... Они ищут вас на баррикадах!
Кривенко, не дослушав
— Ты слышал, черт побери, — весело закричал он, увидев мичмана, — давай сюда приказ!
Мичман потряс перед его лицом только-что полученной телефонограммой.
— Распоряжение Комитета — ждать!
В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ
Прапорщик Кексгольмского гвардейского полка Миллер, по своему почину явившийся в Зимний дворец, чтобы принять участие в защите Временного правительства от восставшего Петроградского гарнизона, медленно спустился по лестнице на Дворцовую площадь.
На несколько минут он задержался на лестнице, придерживая рукой звякнувшую о ступени шашку.
В двадцати шагах от дворца юнкера строили баррикады. Они выносили со двора длинные бревна и штабелями нагромождали их у главного входа; они работали молча, несколько ударниц из женского батальона неловко и торопливо помогали им. Винтовки с примкнутыми штыками были прислонены к отлогим перилам лестницы.
Работа велась с утра,—длинные штабеля дров тянулись уже вдоль всего фасада и закрывали все входы в Зимний. В баррикадах были искусно размещены пулеметы, — доступны вливающихся на Дворцовую площадь улиц были в сфере их огня.
Эти баррикады показались Миллеру слишком непрочной защитой. Он с видимой досадой отвернулся от работающих юнкеров и, обойдя штабеля, вышел на площадь.
Огромный полукруг правительственных зданий казался покинутым, — он встретил на площади только одного человека: высокого роста старик в изодранном полушубке стоял возле дворцовой решетки, что-то яростно бормоча и с сумасшедшей напряженностью всматриваясь в ярко освещенные окна Зимнего.
Несмотря на холод, полушубок его был расстегнут, и видна была старческая худая грудь, поросшая седыми волосами; к картузу его был приколот красный лоскут.
Прапорщик перешел через дорогу. На углу
Невского голубоватым шаром горел фонарь; вокруг него была светлая пустота, и в этой пустоте изредка мелькали тени.
Каждый, кто в шесть часов вечера остановился бы у решетки Александровского сада, увидел бы, что направо и налево от этого фонаря неподвижно чернели колонны вооруженных людей, а в двух или трех кварталах от него, вдоль по Невскому, шли трамваи, сверкали витрины магазинов и электрические вывески кино.
Город жил, как обычно, стараясь, насколько это было возможно, не замечать революции.
На другой стороне улицы стоил пикет. Солдаты курили самокрутки и негромко разговаривали о событиях сегодняшнего дня.
Прапорщик услышал только одну фразу, произнесенную громче других:
— Кронштадтцы здесь!
Он пошел вдоль решетки Зимнего по направлению к Дворцовому мосту.
Три юнкера встретились ему по дороге; они шли не торопясь, как на прогулке, небрежно заложив винтовки под руку. Один из них остановился и двинулся было к прапорщику, как будто желая предупредить его о чем-то, но вдруг ускорил шаги и побежал, догоняя своих товарищей.