Осенние дали
Шрифт:
Артем перестал хлебать щи.
— Где он сейчас, этот… командировочный?
— В больнице — где! Пролежи-ка ночь в осеннем лесу… и еще чуть не убили.
Уткнувшись в тарелку, Артем вновь принялся за щи: аппетит пропал, до жареного судака он почти не дотронулся.
Вот, оказывается, кто был этот мужик в кожане! Зил и его дружок-моргун не боялись крови. А шофер у них, наверно, знакомый. Знает, кого и зачем в лес возил, да молчит. Видать, угощают его в ресторане, хорошо оплачивают. Пригрозили.
На мелочи разменивается Макса Зил, если стал раздевать пьяных. Хороший вор на это не пойдет. Может, у командировочного в портфеле куш был жирный? Обожди, обожди! Муся ж рассказывала, что сперва только портфель отняли. Уж потом, когда командировочный закричал, один из бандитов вернулся, долбанул по башке и раздел. Ну да, так и было. Наверняка это дружок-моргун сделал. Зил бы не стал мараться.
Э, что думать! Обманул, гад! Овечью шкуру перед ним, Артемом, напялил: хочу, мол, со всеми травку щипать, а допустили в стадо, начал по-волчьи рвать клыками. Глаза бесстыжие, смотрит — и не сморгнет.
Весь вечер Артем слонялся по комнате, бесцельно выходил на кухню, возвращался и не мог найти себе дело. Отказался от приглашения соседа-техника послушать концерт по телевизору.
«Выходит, я соучастник Зила, — рассуждал он ночью, лежа в кровати рядом с заснувшей женой. — Хочешь не хочешь, а совершил преступление: укрыл беглого. Узнает уголовный розыск, притянет за хвост. Вот же, гад, ползком втянул. Вдруг снова заявится, потребует, чтобы помог ему в чем-нибудь? Такой будет использовать, пока по рукам и ногам не спутает. Что ему стоит человека погубить? Отпор надо сразу дать. Увидит, что не хочу поддерживать воровскую компанию, отстанет. А вдруг начнет мстить? От такого всякой пакости ждать можно запросто».
У Артема совсем пропал сон.
С этого дня он начал сторониться людей, все о чем-то думал. В потемках опасался отпускать из дома жену с дочкой. Когда вечером шел по улице, зорко оглядывался по сторонам, в кармане сжимал тяжелый болт, припасенный для самозащиты.
Что же с ним будет дальше? Неужто рухнет все, что с таким трудом, муками наладил за последние годы? Прощай дочка, жена, товарищи, завод, Суринск? Снова тюрьма, этап, колония? Максима. Уразова Артем теперь ненавидел остро, тяжело, как личного врага. Дубина-дубина: начихал на майора Федотова, приютил беглого. Вот тебе и «легавый»! Правильный совет давал, многое знает в жизни.
Послушался бы — не кусал теперь пальцы.
VI
Подавленность, нервозность Артема сказались на работе в цеху. Он менее внимательно убирал свой станок, не сметал стружку, забывал в ящике измерительные инструменты.
Однажды, когда Артем Люпаев сломал новенький, только что заправленный резец и, сидя на кожухе станка, со злостью отвинчивал торцовым ключом болты, к нему подошел Владимир Зубарев. Постоял.
— Что-то, брат, не ладится у тебя.
— Без счастливой рубашки родился, — буркнул Артем.
Зубарев еще постоял, наблюдая за резкими, неровными движениями бывшего ученика.
— Зачем рвешь ключом? Нервишки ослабли?
— Какие есть, — угрюмо ответил Артем. — Прожил бы такую собачью жизнь, может, и у тебя ослабли бы.
Зубарев чуть прищурился, точно лучше хотел разглядеть Артема, ничего больше не сказал и вернулся к своему токарному полуавтомату.
Когда по цеху разнеслась трель звонка и, передыхая, замерли станки, он догнал Люпаева на лестнице, положил руку на плечо, улыбнулся:
— Холостой я, Артюша, остался. Катя уехала ночевать к старикам: мать заболела. Приходи вечерком, а? В «двенадцать королей» сыграем.
Артему не только с кем встречаться — смотреть на белый свет было тошно. Он хотел отказаться, да остановило приветливое, дружеское выражение лица Зубарева. Ладно, на часок.
Жил Зубарев на окраине города, в слободке, недалеко от махорочной фабрики, в собственном деревянном домике. На задах под обрывчиком протекала мутноводная, илистая Инсарка. В трех небольших комнатах было сухо, тепло и очень чисто. В клетке у окна на двух жердочках непрерывно прыгал щегол, трещал, заливался на все голоса.
Друзья сыграли две партии в «двенадцать королей», и оба раза Артем проиграл. Потом пили чай с домашним вареньем. То, что на столе не было водки, понравилось Артему. Светленькие обои комнаты, окрашенные в золотистый цвет от канареечного абажура, вышитые на холсте гладью цветы в ореховой рамочке, тарелка со вчерашним пирогом, стаканы в мельхиоровых подстаканниках — все действовало на него успокаивающе. И Когда Зубарев сердечно, участливо сказал: «Ну, выкладывай, что у тебя не заладилось в жизни?» — он не заставил себя упрашивать. В самом деле, ведь друг же ему Владимир! Настоящий, выручавший не раз. А кто Зил? И вымотанный, измученный долгими переживаниями Артем ничего не утаил о бывшем однокашнике.
— Во-от почему ты таким стал, — проговорил Зубарев, когда Артем замолчал. — Во-от! Скрытный ты, никому ничего… Да-а. Что ж решил делать?
— Если Зил сунется еще раз, дам от ворот поворот. Навсегда. А там будь что будет.
Зубарев завел будильник, поставил на лакированную тумбочку возле кровати: завтра на завод в первую смену.
— И это все?
В его вопросе был не только живейший интерес к судьбе «подопечного», к тому, что с ним произошло за минувший месяц, но также какая-то требовательность, ожидание еще чего-то. Возбужденный своим рассказом, Люпаев ответил другу недоуменным движением бровей:
— Думаешь, дрогну?
— В тебе-то я уверен. Но как быть… вообще? Ты от Зила отделаешься, а люди? По-прежнему будет грабить… а может, и убивать?
Люпаев поставил на стол стакан со спитым чаем, всем туловищем откинулся на диване, уперся руками в тугие, подавшиеся пружины. Видно было, что об этом он никогда не думал, и мысль поразила его.
— В голову не приходило? Во-от. Хочешь еще чаю?
Артем молчал, хмуро и пристально глядя в какую-то одному ему видимую точку.
— Пока был лишь своей судьбой занят, — говорил Зубарев, особенно заботливо наливая Артему из чайника янтарную заварку в стакан и пододвигая розетку с крыжовенным вареньем. — Верно? О людях думать надо. Ведь Зил и его дружок — удавы для всего Суринска. Для любого из жителей… и в первую очередь для тебя. Зил, его дружок — двуногие удавы. Разве не из-за таких, как они, после колонии и ты мучился, когда на работу не брали?