Ошибись, милуя
Шрифт:
— А кормит?
— И кормит. Нешто без того может.
— Так земля или нива?
Бабка Луша с шутливой досадой бросила на шесток зольную мочалку, шоркнула ладонью о ладонь и развела руками:
— Ну, загорелось. Сидел, сидел — ни слова, ни полслова, и нате вам: кормит ли? А чем бы жили? Ну?
— Не поняла ты меня.
— Да уж где там. У нас в Мошкине был такой-то: все читал да читал и ни с того ни с сего повредился. Тоже вот скажи да скажи, за водой или по воду?
— Ну, спасибо, Лукерья Петровна. Поговорили, выходит.
— Чать, живые, как без того. — Она опять взялась за медный чайник, рассудительно про себя улыбаясь, а он вернулся за стол и не мог больше собраться с мыслями.
«Нет, нет, без этого нельзя, — думал Семен. — Это хорошо теперь, и буду к одному месту».
После обеда он, как в званые гости, собрался и поехал на курсы, так как одиночество, жестко взявшее за сердце, вело его к тем людям, которые, как и он, жили думой о земле. Теперь он примется старательно слушать милые слова о суглинках и о перелогах, о черных парах, наземе, семенах, намолотах, яровом клине и, наконец, о том, что в Англию русская рожь идет той же ценой, что и пшеница, а хлеб между тем обладает свойством неприедаемости.
Мысли о мудрых и сладких страданиях земледельца снова взволновал в Огородове тот же Матюхин, который начал читать доклады по общему полеводству. На кафедре он появился не в лаптях, но все равно в мужицкой обрядице: жесткие и крепкие сапоги, суконная жилетка, а из-под нее — шелковые кисти витого поясочка и малиновая рубаха, вышитая по подолу тонким белым гарусом. Он сразу взял за живое всех слушателей своей неторопливой речью и тонким прищуром глаз, которым, должно быть, виделись полевые разводы без конца и края под высоким лазурным небом.
— Святая покорность судьбе неразрывно связана у мужика с мученическим календарем земельной кабалы: ведь как бы ни роптал, как бы ни бунтовал мужик — ему невмочь отсрочить приход зимы или весны. У бога, говорят, дней много, да иной мужицкий день годом не наверстаешь. Пришла пора — паши да сей, а потом вовремя собери хлеб в житницы. И не доведи господь промешкать, зазеваться или, того хуже, полениться — тогда ложись и помирай. Бог заповедал мужику жить вечной работливой любовью к земле, и отзовется она теплом своим тому, кто отроду не ведает разницы между трудом и отдыхом. Мы не знаем, как давно появился на белом свете человек, но можем определенно сказать, что муки его возникли тогда, когда он поставил перед собой вопрос: зачем он живет? Прежде всего спросили об этом себя и бога два человека: праздный и угнетенный. Первому не дано было найти ответа, а второй всю свою жизнь идет рядом с истиной и в конечном итоге познает жизнь, успокоенный.
Только человек, рожденный на свободной земле и сливший себя с нею, живет полной, здоровой и мудрой жизнью, как живут солнце, земля, леса, поля, птицы, реки, травы. На счастливый удел обречен вольный ретивый хлебопашец, но воли на меру труда ему не надо, зато воля на плоды труда своего обязательна. Только вольный человек, постигший в труде смысл прибытка, научился из зернышка выращивать колос, и цель жизни никогда не мучает его. Крестьянин знает, что нива его подобна алтарю, а труд — жертва на него, вечно угодная богу. Наверно, этой истиной было согрето сердце протопопа Аввакума, когда он изрек, что бог не словес, а трудов наших хощет.
Однако совсем не значит, что мужик, как усердный муравей, живет бессознательно. Нет, мы знаем, земля нуждается в разумном труде и крылатых заботах: чтобы собрать с десятины хотя бы по сто пудов ржи, нужно дать пашне способность не только родить, но и ежегодно возрождаться самой. А достичь такого без огромных затрат ума и труда немыслимо. Перед загадочным счастьем богатой жатвы один человек слаб, и потому люди учатся друг у друга, объединяются в союзы, общины, и связывает трудовиков не то, что собрано, а то, что роздано. Тем крепка и славна русская община отвеку, что в ней не было бездольных. Она явилась продуманным народным инструментом, который создал великую славу русскому хлеборобу. Община воспитала в нас единство духа и характера. Построенная на справедливости и доверии, она спасла наш народ от голода и вымирания. А теперь нам предлагают разрушить вековые уложения, разъединить мужиков, развести по мелким наделам, посеять между ними распри, зависть и ненависть. Грабь, мужики, один другого, рви.
Новый порядок дает право обворовывать своих же общинников, соседей, родственников, детей, но не помещиков и крупных земледельцев. На захват земель ринутся не только лихие люди, но и неотважный крестьянин. Борьба, беспощадная, может быть и кровавая, попросту говоря, будет перенесена в крестьянский двор. Малое число хапуг и грабителей натравлено на работящую русскую многомиллионную семью, занятую добыванием хлеба, порой беззащитную, как малое дитя. Уничтожение общины грозит физическим вымиранием нации. Сила и крепость народа — в его единстве.
А теперь представьте себе, что беремя дров, которым можно обогреть людей, мы расщепляем и каждому дадим по лучине, чтобы каждый имел свой огонек. Скажите на милость, что же выйдет в итоге? Да околеют все — и делу конец. Только община способна обогреть и накормить каждого, поддержать семью в беде, неурожае, спасти от нищеты, унижения и вымирания. Наш призыв — откройте ставни в народном доме! В нем не будет тесно, не будет душно, потому что в трудовой семье нет дармоедов, а есть работники. И если родился новый человек, найдется и ему надел. Община снимает множество забот с натруженных плеч общинника, беря под свое покровительство его землю, его труд, его семью, его доход, его будущее.
Разум общины застрахован от ошибок. Суд общины самый праведный, потому как вершит его сам мужик, вываренный в своем мужицком котле. Разве бы сумела Россия размахнуться от моря и до моря, не имей она общины. Обжить и призвать к плодородию суровые земли востока и севера помогла русским людям круговая порука, не будь которой неохватный ужас просторов вымертвил бы род наш. И гордимся мы не тем, что достигнуто общинным усердием, а тем, что будет сделано. И после всего этого — вы только подумайте, прошу вас, — в Думе нашлись лихие головы, которые замахнулись на общину. Будем же считать их самыми злейшими врагами русского народа. Но в Думе есть и умные люди, объявившие на всю Россию слово привета и правды: землю крестьянам, а форма землепользования — община. Слышите, община! Это разумная ячейка общественной организации. Идея — объявлю вам — принадлежит социалистам-революционерам. Мы против огня и крови, но всякие радикальные, пусть и решительные, шаги, направленные к поравнению земель с сохранением общины, приветствуем с поклоном.
Заключительные слова Матюхина захлестнула волна аплодисментов.
Чем больше Огородов слушал речи Матюхина, тем острее чувствовал неустроенность своей теперешней жизни, потому что впервые поглядел на родной крестьянский уклад открытыми глазами. Его жгло горячим стыдом, когда он вспоминал о том, что сразу после службы хотел и мог явиться в свою деревню, ничего не зная о ней, по существу, тем же темным, каким ушел. В нем совершались удивительные перемены: раньше он думал только о себе, считая, что ни ему до мужиков, ни мужикам до него нет решительно никакого дела. Каждый ухитрился обзавестись клочком землицы и ковыряется на нем, не в силах переменить своей участи.