Ошибка природы
Шрифт:
— Кто рассказал вам о том, что в убийстве Миши Малинина был виноват Гордон? — спросила я Машу и Костю.
Они молчали, потом Маша тихо произнесла:
— Ольга.
— Как же ты это аргументировала, Оля?
— Я не хочу повторяться, — проговорила она с легким налетом агрессивности.
— А как ты об этом узнала? — я смотрела прямо в ее сузившиеся глаза так пристально, что отчетливо видела отблеск лампы в зрачках.
— Я узнала об этом от… отца.
Ее агрессивность становилась все сильнее. Мне казалось, что сейчас она не выдержит. Взорвется. Закричит.
— Ага, значит,
Она молчала.
— Моего отца убил мужчина, — сказала она.
— Ты общалась со свидетелями? — спросила я. — Откуда ты и это знаешь?
— Я просто знаю!
Она начинала терять самообладание.
— Почему ты убила своего отца, я еще могу понять, — сказала я. — Но зачем ты убила Мишу и Римму, Оля? Зачем?
Ольга отпрыгнула в сторону. Теперь она походила на загнанную в угол волчицу. Края ее губ вздымались, образуя отвратительные щели.
— Это неправда! — хрипло и отрывисто выкрикнула она.
— Сначала ты врала всем, что твой отец насилует тебя. Ты врала, что он разбогател на продаже наркотиков, но ведь это неправда, Оля! Неправда! Он и не был особенно богатым — так, как обычный снабженец. Но ты, Оля, привыкла жить в мире собственных фантазий. Ты воображала себя Кристиной Онассис и привыкла к этой игре. А твой отец осмелился перечить тебе. Сначала ты рассказала о том, какой он негодяй, вот ей. — Я указала на Машу. — Ты ведь знала, что у них роман. Но Маша сделала преступление против тебя. Она познакомила его с Соней. И вот тут ты увидела настоящую любовь. Тогда ты решила поиграть в хорошую и несчастную девочку. Вся беда твоя, Оля, в том, что у тебя пластичная психика. Слишком пластичная! Ты веришь в «предлагаемые обстоятельства» так свято, что забываешь уже, где реальность, а где придуманная трагедия! И ты поверила, что ты Офелия. И влюбилась в Гамлета. Искренне полагая, что Гамлет должен принадлежать тебе.
Я замолчала.
Достала Машин дневник и прочитала одну строчку:
— «Миша говорил мне, что Ольга его достает. Однажды она сказала ему, если я захочу, тебя не будет. Для этого нужна бутылка и двести рублей. Он смеялся. Я его отругала, нельзя так смеяться над несчастным человеком». Ты ведь знала все, Маша, почему ты позволила заставить себя поверить в то, что в Мишиной смерти виноваты Соня и Андрей Вениаминович?
— Я не знаю, — проговорила Маша, отводя взгляд.
— Да, не знаешь. Ты не давала себе труда задуматься, выбрав месть и отчаяние, потому что так было удобнее. И сыграла Оле на руку, поддержав ее дешевым спектаклем. А ведь Соня была на грани нервного срыва, Маша! Как бы ты жила, покончи она с собой? Восхищалась бы по-прежнему своей великой трагической ролью мстительницы?
Она молчала, опустив глаза. Ответа от нее получить не удастся. Я продолжала:
— Когда он отказал тебе, Оля, ты нашла и бутылку, и двести рублей. Собственно, двести рублей ты взяла у отца. А дальше был небольшой разговор с двумя бомжами, и Миши не стало… Но Римма обо всем догадалась. И начала тебя шантажировать. Когда ты придумала свалить все на отца? Когда он дал тебе эти паршивые две сотни? Или тогда, когда твой отец, поняв, что ты и есть убийца…
— Я не убийца, — пробормотала она.
— Ты и есть убийца, — безжалостно продолжала я, — потому что это по твоей просьбе был убит Миша. А потом ты организовала и Римину смерть. Собственно, ты проговорилась уже на допросе. Ты пыталась свалить все на отца. Слишком активно. Люди этого не поняли. Так вот, однажды твой отец, заподозрив, что ты играешь в эту кошмарную игру, решил обратиться за помощью к нам, в наше агентство. Ты узнала. Ты, как всегда, подслушала. Времени прошло много. Но в это время стали твориться странности в Сониной квартире. Твой отец рассудил, что это снова твои проделки. Он спросил тебя об этом. Ты сделала невинные глаза. Но он не поверил тебе, он уже знал, что ты и это умеешь. Поэтому решил обратиться к нам напрямую. Слишком любил тебя, чтобы сразу пойти в милицию. И поплатился за это. Ты уже ждала его в Чистом переулке, переодевшись мужчиной. Теперь тебе не у кого было занять две сотни. Если тогда их дал тебе он…
— Он не давал мне их! — завопила она. — Я вынуждена была заработать их на панели!
В комнате повис ужас. Все смотрели на Ольгу, боясь вздохнуть. А она вдруг поняла, что проговорилась, и тихо отходила к двери, пытаясь вырваться из этого круга ненависти, обрушившейся на нее, и бормотала:
— Это не я, это не я! Я не убивала отца! Его убил мужчина!
Она плакала, ее трясло.
— Мне холодно, — закричала она. — Мне холодно.
Я накинула на ее плечи черное пальто. Она вздрогнула и посмотрела на него с ужасом.
Тихо провела по воротнику ладонью. В ее глазах застыло безумие.
— Нет, только не это… Это его пальто! Это же пальто Миши!
Я промолчала. Хотя и взяла это пальто в стенном шкафу — в коридоре. И Мише оно не принадлежало. Обычное мужское пальто — скорее всего принадлежавшее Олиному отцу. Впрочем, и тот и другой, если верить моим рассуждениям, были ее жертвами! Но — увы! В ее расстроенном воображении нашлось место только для Миши!
— Оля, я боюсь, что нам придется поговорить с Лешей Ванцовым.
Она покачала головой. В ее глазах стояли слезы.
— Что, черт побери, у вас тут? Я замучился ждать в этом треклятом Чистом переулке…
Леша открыл дверь и застыл. Он недоуменно переводил взгляд с Оли на меня и беззвучно шевелил губами. Дашка, стоявшая рядом с ним, распахнув глаза, смотрела на Ольгу и вдруг отпрянула и, спрятав лицо в ванцовское пальто, проговорила едва слышно:
— Это он, он!
— Кто он? — спросил ничего не понимающий Ванцов.
— Убийца, — прошептала Дашка. — Только он бинтами не замотан…
Оля медленно повернула голову. Теперь она улыбалась. Как Мария Стюарт перед казнью.
«Все-таки лучше бы ей стать актрисой, чем убийцей, — вздохнула я. — Толку было бы больше!»
— Вот и все, что требовалось доказать, — сказала я устало. — Она расскажет тебе, где спрятан револьвер. Откуда она его взяла. И куда засунула. А вот платок. Можешь взять для истории как вещественную улику. Девчонки подтвердят, что видели его у убийцы.
О, как она смотрела на платок! Как побелело ее лицо! Проведя по зловеще выделяющейся полоске пальчиком, она что-то прошептала и подняла на меня глаза, в которых застыли страх и безнадежность.