Осиновая корона
Шрифт:
— Ты ходил по замку? — отважилась спросить Уна.
— Паутина на плечах?
— Нет. Просто… выглядишь как человек, который долго бродил по Кинбралану.
Он снова улыбнулся, но длинные пальцы, обхватившие бортик, судорожно сжались.
— Я очень хорошо его знаю и не смог удержаться. Это место… — он помолчал, глядя куда-то за линию горизонта — сквозь синь небес. — Больное. Несвободное. Когда-то я думал, что ненавижу его. Отчасти это по-прежнему так. А отчасти…
— Любишь? — подсказала Уна, уже зная, что ему всегда сложно произносить
— Да. Но… Странно люблю.
— Может ли любовь быть не странной? — пробормотала она, думая о Шун-Ди, Фарисе (интересно, что с ним стало? Вернулся ли он на запад и примет ли его садалак?), лорде Ривэне и — себе.
Он ещё раз — чуть сумрачней — посмотрел на неё и сменил тему.
— Ты ведь знаешь, что из библиотеки есть второй выход?
— Ход за историческим стеллажом? Тот, что ведёт в подземелья? Да. Нашла его, когда мне было одиннадцать.
Лорд Альен снова улыбнулся — насмешливо, но с долей (невероятно) гордости.
— Так я и предполагал. Наверное, ребёнком ты залезала в потаённые углы замка не реже меня.
— Да уж. Чем ещё было заняться. Только думать, читать да лазать по замку, — она сглотнула досадный ком в горле и осмелилась спросить. — Есть одно место… Чердак западной башни, бывшая голубятня. Там я почувствовала что-то…
— Следы тёмной магии, — спокойно прервал он. — Всё верно. Она моя.
— Не думала, что ты решался на такое здесь.
— Только однажды. Позволил себе слабость.
— Это было, когда… — внутри что-то резко, почти пугающе вспыхнуло — будто кто-то поднёс факел к сухому хворосту. Уна поняла, что ей долго не хватало единственного звена — его слова слабость, — чтобы замкнуть цепочку. — В первый год войны, верно? Когда…
— Когда мы с твоей матерью зачали тебя, — лорд Альен посмотрел на неё в упор. — Можешь говорить прямо: в этом нет ничего постыдного.
— Я о другом. О целях того, что там совершалось, — круглая приземистая фигурка — кухарка, мать Бри — катилась по мосту с корзинкой. Наверное, понадобилось купить что-нибудь в деревне. Уна проводила её взглядом, чтобы не смотреть на него, и смахнула со лба новую порцию пота. Жара казалась то приятной, то липкой и отвратительной. — Ты ведь говорил с силами Хаоса? Если можно так выразиться.
Он вздохнул; бледные пальцы мягко, почти безвольно, соскользнули с бортика.
— Чары смерти, которыми я… злоупотребил, вызвали разрыв в ткани мира. Поэтому мне пришлось…
— Это я знаю. Имею в виду другие цели, — они смотрели строго в разные стороны; не будь всё это нервно-грустным, было бы нервно-смешным. — Ты сказал «слабость». Дело в твоём учителе? Ты хотел вернуть его из мира мёртвых?
Лорд Альен долго молчал. Тень, затянувшая его черты, казалась непроницаемой, как сумрак под выступами на бугристом теле замка; но вскоре эти черты прояснились. Он бережно поймал пушинку, в жаркой лени пролетавшую мимо балкона — и отпустил.
— Нет никакого мира мёртвых, Уна. Есть просто смерть и то, что к ней приводит. И то, что за нею следует. Память. Вина. Боль, — он снова посмотрео на неё. — Желание.
— Но всё это относится и к жизни. И… к любви.
— Да, — улыбка, стянувшая красивые губы, была похожа на судорогу. — Ты права. Любить больно. Жить больно. Слова причиняют боль, и магия тоже. Всё причиняет боль, если оно настоящее. Это, пожалуй, главное в том, что я вынес из двусмысленного места Повелителя Хаоса. То, что ты любишь, всегда тебя покидает. То, что ты любишь, убьёт тебя.
Тот, кого ты полюбишь, предаст тебя.
Но он уже предал её — там, в битве за Академию. Довёл её до отчаяния, чтобы выиграть поединок с Тхэлассой. И она осталась в живых.
Уна выдохнула, стряхивая обволакивающую магию его слов.
— То есть ты любил его. И он умер. И та женщина из народа майтэ, и твой друг-резчик… — слов не хватало. Она облокотилась о бортик и опустила голову на руки — чтобы он не видел, что творится с её лицом. — И в этом — слабость? В том, что ты их любил и хотел всё исправить?
Ответ прозвучал глухо и холодно — точно из недр фамильной усыпальницы Тоури.
— Да. У меня нет и не было права на это. На жертву, заботу… Любовь. Я сходил с ума, и моё безумие чуть не вывихнуло мир. Я могу только брать, Уна, ничего не давая взамен. Поэтому — да, это слабость. Слабость — даже то, что я сейчас вот так говорю с тобой, хотя…
Ему не удалось закончить фразу. Уна не поняла, как, но в следующую секунду его руки оказались у её губ; руки, влажные от слёз. Он обнял её — или она его? — и кто-то из них тесно прижал кого-то к себе. Они стояли на балконе Кинбралана, и Уна не знала, где кончаются её слёзы и начинается его сдавленное, прерывистое дыхание, где ткань платья переходит в чёрный шёлк из других вселенных.
— Это не слабость, — наконец пробормотала она, мечтая, чтобы он не начал высвобождаться первым. — Не слабость… отец. А если и слабость — пусть так. Ты не бог, и не демон Хаоса, и не бессмертный дух. Ты не обязан всегда быть сильным. И ты можешь остаться, если хочешь. Останься со мной. Это тоже не будет слабостью.
Он усмехнулся ей в волосы.
— Конечно же, будет, Уна. И ты знаешь, что остаться я не могу.
— Ради твоего долга?
— Ради твоего блага. И не только твоего. Так просто не может быть. Мой путь должен продолжиться иначе.
— Знаю. Но мне так хочется…
Договаривать не было смысла.
— Это не значит, что я не хочу, — сказал лорд Альен через некоторое время. Его голос уже не был перехвачен спазмом боли, но руки всё ещё легко лежали на спине Уны. Легко — точно были там всегда, точно их высекли вот так, в одной каменной статуе. — Просто иногда дело не в желании. Ты ведь понимаешь. Я хочу остаться, но впоследствии хуже будет всем — да и мне. И я буду жалеть о том, что поддался искушению. Я так устроен, Уна. Если хочешь, считай это болезнью, — новая рваная усмешка. — Мой отец так и думал, к примеру. Врождённый изъян.