Осиновая корона
Шрифт:
У угла дома с балкончиками стоял Лис. Неприметный в тени — но спутать его с кем-нибудь она не смогла бы даже при желании. Слава богам, жив, да ещё и добрался в самое сердце города… Но облегчение быстро сменилось новой волной страха.
Тяжело дышащий, в грязном жёлтом плаще, Лис вжимался спиной в стену, и хвост Рантаиваль, серебристыми кольцами свернувшийся на плитах, пока скрывал его от наместника. Не прошло и пары секунд, когда он ощутил взгляд Уны: всегда легко это чувствовал. Янтарные щели глаз вспыхнули с игривым предупреждением; Лис бесшумно вытащил меч из ножен и поднёс палец к губам. Она отчаянно замотала головой. Напасть на Тхэлассу —
Но не ей было упрекать Лиса в безумии, и не ему — внимать таким упрёкам. Прежде, чем она успела что-то сделать — или хотя бы придумать, что можно сделать, не нарушая отцовский запрет, — Лис молнией прянул вперёд, нагло перепрыгнул через хвост драконицы и побежал к Тхэлассе.
Тот остановился; Андаивиль утробно зарычала; кто-то из рядов мечников кинулся вперёд… Но всё закончилось в миг — быстрее, чем наступает смерть или приходит отчаяние. Теперь Уна знала, сколько времени нужно на то и другое.
Тхэласса встретил Лиса, изящно раскинув руки — будто хотел его обнять. Лис нёсся с нечеловеческой скоростью — жёлтой стрелой, вскидывая меч, уже занося его для единственного точного удара, уже… С силой, неожиданной в таком стройном холёном теле, Тхэласса поймал его прямо в прыжке, на грудь — как если бы Лис весил не больше мешочка со специями. Неуловимым движением руки обезоружил (Уна не поняла, как именно, но Лис вскрикнул, и к ней вернулась тошнота — сломано запястье? Пальцы?), потом по-змеиному дёрнул вперёд красивую голову — и отшвырнул Лиса бесформенной, искалеченной грудой. Лис повалился на плиты под смех ти'аргцев; кровь оросила его шею, живот, золотые волосы. Кровь продолжала течь, когда он ещё пару раз дёрнулся — и замер.
Тхэласса достал из кармана платок, вытер губы и подбородок, затем — очень аккуратно — руки. И спокойно, как прежде, направился к лорду Альену.
Он что, укусил его? Перегрыз горло? И — даже не снизойдя до того, чтобы превратиться в зверя?
— Лис… Проклятье.
Со слабым удивлением она поняла, что выругалась вслух — а отчаяние вдруг сменилось яростью. Всё происходящее отчётливо напоминало какой-то глумливый спектакль — злую сказку о насилии.
— Серебряный Рёв, пожалуйста, подойди ближе, — Уна коснулась прохладного гребня драконицы, тщетно стараясь думать яснее; её колотила дрожь. — Я хочу увидеть, жи… Увидеть, что с Лисом. И услышать их разговор.
Рантаиваль чуть повернула голову; её узкие ноздри затрепетали.
ОН ЖИВ. Я СЛЫШУ ЕГО СЕРДЦЕ. ОН ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ, НО РАНЫ ДВУЛИКИХ БЫСТРО ЗАТЯГИВАЮТСЯ.
Уна выдохнула; что-то внутри всё ещё сжималось, будто её толкнули в спину с высоты — и падение длится и длится. Лис лежал, не двигаясь, под градом оскорбительных жестов и хохота. Она заставила себя не смотреть в ту сторону.
«Спасибо. Но всё равно подойди ближе, пожалуйста, — Тхэласса как раз подошёл к лорду Альену — на расстояние, пригодное как для боя на мечах, так и для приятельской болтовни, — и остановился, всё так же холодно улыбаясь. — Я должна слышать их».
В горле Рантаиваль что-то строго заклокотало; дрожь отдалась в чешую и седло.
ТВОЙ ОТЕЦ ВЕЛЕЛ ИНАЧЕ. ОН ВЕДЁТ НАС, Я НЕ МОГУ НАРУШИТЬ ПРИКАЗ.
«Он велел не сходить с тебя. Мы не нарушим его приказ, если ты просто подойдёшь поближе».
Кончик серебристого хвоста плетью щёлкнул по камням; Рантаиваль снова обернулась (мечники испуганно подались назад), и Уне показалось, что она по-драконьи усмехается.
ХИТРО. ЧТО Ж, Я ПОПРОБУЮ. ДЕРЖИСЬ КРЕПЧЕ.
Рантаиваль гибко выгнула спину, расправила хвост, приподнялась, и когти (каждый — длиной в половину человеческой руки) заскрежетали по камням площади. Уна покачивалась в седле, чувствуя себя всадницей на очень большой и странной лошади (интересно, Росинка простила бы ей такую измену?). Смятение ти'аргцев усилилось: они уже не смеялись над Лисом, а перестраивались в боевой порядок, обмениваясь тревожными возгласами; вновь раздался звон обнажаемых мечей.
Ты опять разочаровала меня. Имей это в виду. У тебя не хватает ума даже на то, чтобы выполнить простейшую просьбу.
Она стерпела эту пощёчину, как стерпела прежние.
«Дело не в уме. И я не буду вмешиваться, обещаю».
Лорд Альен не смотрел на Рантаиваль — точно можно было не заметить движущуюся серебристую гору с крыльями. Он уже говорил с Тхэлассой — негромко и, судя по движениям губ, презрительно растягивая слова.
Ты просто подтвердила то, что я давно уже понял. Ты слишком любишь себя, Уна — гораздо больше, чем всех других. И больше, чем меня. Ты даже в битве не можешь обуздать свою дерзость и делать то, что тебе сказано. Хочется похвалиться силой, да?
Уна стиснула зубы так, что заныли скулы. Прав он или нет? Ложь или жуткая правда?… Она безнадёжно запуталась. Отрицать — значит хнычуще оправдываться, согласиться — значит… Проиграть? Но разве он враг ей?
Рантаиваль остановилась неподалёку от Андаивиль, лорда Альена и Тхэлассы, а площадь у храма окончательно заволокло дымкой мглы. В небе проступил молочно-белый рожок месяца.
«Плохо же ты меня знаешь, если думаешь так, отец».
Он ей не ответил. Зато ответил Тхэлассе — на слова, которых Уна не слышала:
— Я тоже помню тебя. Правда, если не ошибаюсь, в те годы в Вианте ты носил немного иное имя.
Тхэласса склонил голову. На его подбородке и воротнике рубашки — чистейшем, как снег, оставшийся в памяти о зиме, — всё ещё краснели мелкие капли. Он двигался с мягкой пружинистой силой, со слишком плавно-упругими для человека переходами — это так напоминало Лиса, что Уне стало совсем нехорошо. Но от Лиса не тянуло смертью и наслаждением, обретаемым в чужой боли; если иногда и возникало чувство опасности, то другое. Уна не знала, влияет ли услышанное о барсе-одиночке на её восприятие — но сейчас ей казалось, что в нём и нельзя было увидеть никого, кроме убийцы. Как его приближённые не замечают этих налитых сталью мышц — хоть и скрытых юношеской стройностью, — этих зубов и точных, как у музыканта или часовщика, пальцев, а главное — глаз?… Отсюда она разглядела их — две матово-чёрные, невесть что прячущие пропасти. Безумные, как у…
Она перерубила мысль, точно запретную колдовскую ниточку. Он уже достаточно сказал, и слушать больше не хотелось — даже с учётом её извращённой жажды просто слушать его, вне зависимости от слов. Мысленно назвать по имени — почти позвать, а до такого она не унизится. Не сейчас.
Хотя унижение ли это — прощать боль, нанесённую тем, кому служишь как смыслу жизни? Унижение — или особая форма гордости?
Колодец. Я лечу в колодец.
Она встряхнула головой, прогоняя наваждение. Лорд Альен говорил так о мыслях, которые затягивают и уводят от реальности в бесконечности зеркальных коридоров, монотонных, подобно ритму заклятия, — мысли-колодцы. Он называл их одной из основ тёмной магии.