Осиновая корона
Шрифт:
— При людях, — со смесью суровости и лукавства поправила Индрис.
— Да-да, при людях… Я всё устроил, — Гэрхо беспечно вручил матери кошель, подышал на зеркало и принялся протирать его — жестами, безукоризненно похожими на её. — Тип с луком и стрелами засел на самой верхушке. Колчан у него был ещё полон, но мы пришли вовремя. С вот этим парнем, — Гэрхо с размаху хлопнул по плечу помощника конюха. Тот ссутулился, побледнел и вообще выглядел так, будто его скоро стошнит. — Нам даже делать ничего не пришлось.
— Что это значит? — брезгливо осведомилась
— Он убил себя, — в ужасе пробормотал помощник конюха. В свечении двух огоньков капли пота у него на лице сверкали то голубым, то рыжим. — Как только увидел нас. То есть его, — он кивнул на Гэрхо. — Просто выхватил нож и… Простите, миледи.
Служка зажал рот рукой, согнулся пополам и отбежал к обочине. Гэрхо вздохнул.
— Да уж, — он провёл ребром жилистой ладони по горлу. — Так себе зрелище. Наверное, надумал отсидеться там, пока мы не уедем. А потом всё-таки не успел сбежать и не хотел, чтобы его захватили живым… Или магии испугался.
Индрис кивнула. Она уже некоторое время с кошачьей аккуратностью рылась в кошельке — и теперь выудила оттуда что-то маленькое, белое. Приглядевшись, Уна узнала звёздочку из… Из птичьих костей? Она читала о таком, точно читала. Память услужливо подбросила рисунок из дряхлого библиотечного фолианта.
Выходит, не прошли даром ни одинокие вечера за книгами, ни сотни неудавшихся заклятий. Обнадёживает мало, но всё-таки.
— Амулет от тёмной магии, — тихо сказала она, игнорируя возмущённый прищур матери. — Один из самых распространённых.
— И самых слабых, — добавила Индрис. При взгляде на Уну к её прежнему таинственному выражению прибавилось что-то вроде безмолвной похвалы. — Кости воробья… — она задумчиво помолчала, точно прислушиваясь к чему-то, — …которым никак не меньше трёх лун. Он выдохся. Что ж, наш лучник плохо разбирался в магии, но действительно боялся её. Что тут у нас ещё? — Индрис пропустила содержимое кошеля сквозь пальцы. Над трактом разнёсся перезвон монет и мелких синих камней. — Большая сумма, причём сразу ти'аргским золотом и альсунгскими кристаллами… Ожидаемо. Возможно, часть платы за заказ. О, а вот это уже интересно, — в тонких пальцах колдуньи появилась печать.
Уна подошла ближе, чтобы рассмотреть герб. Кажется, она впервые в жизни стоит так, рядом с Отражением.
И, кажется, это ничем не отличается от близости с человеком.
— Ну что там? — вытягивая шею, нетерпеливо спросил Гэрхо. — Я сделал, как ты сказала: ничего сам не трогал.
— Дракон на стопке книг, — сказала Уна.
— Тоже ничего необычного, — с облегчением заметила мать. — Просто герб Академии-столицы. Он ещё с первых лет войны так выглядит.
Верно: знак единения Альсунга с древним, славным своими учёными Ти'аргом… Точнее, вряд ли единения — если учесть, что дракон, появившийся на северных знамёнах в эпоху королевы Хелт, властно выпустил когти и подобрал под себя книги, как собственность. Довольно недвусмысленно.
Индрис со вздохом бросила печать обратно. Они с Гэрхо обменялись особыми взглядами — теми, что
— Верно, миледи. Просто герб Академии. А ещё — личный герб господина наместника.
Гэрхо с помощником конюха кое-как соорудили подобие гамака из плащей — чтобы довезти тело дяди Горо в сохранности. Индрис постаралась укрепить здоровье и мужество слуг своими заклятиями; леди Мора от её помощи отказалась.
Утром мрак расступился. После полудня Уна уже вернулась домой…
Но там, в тени громоздких башен, оказалось, что мрак не сдаётся легко.
Когда их запуганная, разбитая горем кучка подъехала к стенам Кинбралана и мосту через ров, лорд Дарет уже угасал. Он умер на следующий день, на руках у матери. Он не пришёл в сознание; слуги сказали, что после их отъезда в Рориглан лорд стал кашлять кровью и биться в судорогах, которые не снимались никакими снадобьями. Послали за лекарями из Меертона и Веентона, и оба прибыли вовремя. Оба удручённо заявили, что дни лорда-калеки сочтены.
Братьев Тоури похоронили рядом, под общей могильной плитой.
У Уны не осталось сил расплакаться — а так хотелось. Глаза, голову и сердце раздирала тупая боль. Оцепенение охватило её, подобно кокону. В таком же оцепенении утонула мать, вдруг оставшаяся с двумя мёртвыми телами вместо родных мужчин. Беда затопила башни и коридоры Кинбралана, проникла в лёгкие слуг и в щели между камнями — будто вязкая, отвратительно холодная жижа.
Промокая платком глаза, мать всё повторяла, что на род Тоури разгневались боги — и в особенности старуха Дарекра. Иначе этот ужас никак не объяснить, говорила она.
Уна не спорила.
Она не могла плакать, не могла выплеснуть свою боль. Боль была бесконечной и запутанной, как гигантская паутина. Даже если тот человек с пожелтевшей от болезни кожей, с костлявыми, немощными ногами, на самом деле не был её отцом.
ГЛАВА VII
Наместнику Велдакиру редко удавалось понаблюдать за змеями. Его внимания постоянно требовали то одни, то другие неотложные вопросы — в том числе сейчас, когда Ти'арг на несколько лет вздохнул свободно в Великой войне.
Признаться, у наместника вообще почти не было времени на что-либо, кроме решения сотен и тысяч проблем — с тех самых пор, как он проделал путь от деревянного стула и лекарской сумки, звякающей флакончиками и баночками при ходьбе, до синей мантии наместника и обитых шёлком стен личной резиденции в Академии-столице. Неурядицы разрастались, как опухоль в теле больного; то один, то другой вопрос начинал кровоточить — и накладывать повязку всякий раз нужно было немедленно.
К примеру, это лето выдалось засушливым, а в южных землях, между тем, уже вовсю идёт сбор урожая. Значит, неизбежен зимний голод, и надо бы заранее подумать, как успокоить крестьян.