Осиновая корона
Шрифт:
Итак, они (какие они?…) убили Риарта. И дядю Горо. А отца добила давняя хворь.
И, если верить навеянному магией сну, он не был ей отцом.
Она совсем одна. Точнее, они с матерью одни — одни во всём Обетованном. Лицом к лицу с неизвестным врагом. Возможно, с самим наместником Велдакиром, который за что-то ополчился на семью Каннерти.
Но так ли уж важно это, когда есть вещи пострашнее?… Отец никогда больше не поцелует её в лоб на ночь своими сухими губами, и не окинет любовным взглядом гобелен со сценой поединка напротив своей тюрьмы-кровати, и не попросит слабым голосом подать ему воды со столика. Басовитый
Не будет — не станет — никогда больше. Осины своим упрямым шелестом повторяли над ней то же самое; как жестоки, оказывается, их тонкие ветви!
Наверное, уже близился полдень, когда Уна вдруг ощутила, что ей трудно дышать от слёз, а горло точно сдавил железный обруч. Она ни разу не расплакалась при матери — не могла… Ну что ж, лучше осиновой аллеи места для этого и не придумать.
Уна завела руку за спину и прошлась по мелким трещинкам ствола котяшками пальцев. Мать уже, должно быть, написала тёте Алисии; в какое же горе это повергнет её — потерять сразу двух братьев, потерять так нелепо… Солёная щипучая пелена застилала глаза; Уна прикусила губу и повторила движение. Ей по-детски хотелось боли; пусть будет ссадина, пусть она кровоточит. Человек в плаще вонзил меч в живот дяде Горо. Сможет ли она когда-нибудь искупить его жертву?
Нет. Можно было даже не спрашивать.
Такое не искупить — люди просто переживают это. Все. Как-то.
Но как? Неужели для этого не нужны какие-нибудь особые, чудесные силы?
— Это худшее лето в моей жизни, — прошептала Уна, обращаясь не то к себе, не то к пушистой осиновой кроне. — Клянусь, худшее.
— Не надо клясться в этом, леди Уна, — мягко сказал кто-то слева. — По крайней мере — раньше, чем доживёте хотя бы до пятого десятка.
— Госпожа Индрис…
Уна поспешно оторвалась от осины. Индрис подошла к ней со стороны замка — так тихо, что невозможно было расслышать. Проказливый ветер играл складками её балахона и пышными малиновыми волосами (которые будто бы потускнели и потемнели — наверное, колдунья хотела показать, что разделяет траур Тоури).
— Я видела, как Вы ушли сюда. Не хотела мешать, но нам нужно поговорить. Вы не возражаете?
— Нет, — Уна отвернулась, чтобы смахнуть со щёк слёзы. От льдисто-серебряных глаз Отражения её всё ещё пробирал холодок. — Не возражаю, конечно.
Индрис приблизилась. Своими по-кошачьи тягучими движениями она напоминала мать — и в то же время Уна не могла представить себе человека, меньше не неё похожего.
То есть не человека, конечно.
Хотя чем, по сути, Отражения так уж отличаются от них? Глазами, зеркалами, магией? Уна всегда чувствовала, что есть нечто ещё — нечто главное; ведь такой оттенок радужки наверняка можно встретить и у людей, и среди них есть зеркальщики и рождённые с Даром… Неудачники вроде неё. В самой сущности Отражений, в их жизни должно быть что-то не так. Может быть, здесь корень вечной загадки — этой чуть страшной лукавинки в их взглядах, во вкрадчивых интонациях?
— Мы с Гэрхо уедем завтра, — сказала Индрис, зажав между пальцами круглый, налитый зеленью лист. Осинки укрывали всю её мягкую фигуру тенью, обращая в смуглое изваяние. — Нельзя больше злоупотреблять
Уна молча ждала продолжения, переложив книгу в другую руку (ей почему-то не хотелось, чтобы Индрис видела название). Она не знала, что ответить. Просить остаться? Предложить вознаграждение за помощь? Извиниться за негостеприимство матери?…
У неё нет права ни на что из этого. И Индрис, скорее всего, сама это понимает.
На Уну вдруг навалилась тяжкая усталость — такая, что даже моргать и дышать стало утомительно. Ко всем прочим ударам — ещё один. Завтра она скажет «прощай» своей последней надежде; завтра магия навсегда покинет Кинбралан. И ничего нельзя изменить: всё — с беспросветностью смерти.
Неужели вот это и есть жизнь?
— Вы не хотите с нами, леди Уна? — просто спросила Индрис, глядя на неё сбоку. От жадности, с которой колдунья заучивала наизусть её черты, Уне снова стало неуютно.
Она отвела глаза.
— Хочу. Но я нужна здесь, в Кинбралане. Без меня матушка будет совсем одна.
Это было правдой — поэтому приговор себе дался довольно легко. Нечего тешиться ложной верой, нечего отрицать очевидное… Ветви осинки задрожали от нового порыва ветра, который уже осушил слёзы Уны. Щёки раздражающе стянуло.
— Я нужна здесь, — повторила она, стараясь себя убедить. — Я не смогу уехать с Вами и Гэрхо. Простите.
— Всё дело в том, что леди Мора против?
— Не только.
— У Вас есть Дар, леди Уна. Сильный Дар. Вы можете стать замечательной волшебницей.
— Я знаю, — спокойно солгала Уна. Солгала, потому что о такой перспективе она никогда и не мечтала — не говоря уже о вере. — Но этого не будет. Нападения… Нашей семье грозит опасность. Я не оставлю её сейчас.
— Но Вы не выдержите, — тихо и ласково сказала Индрис. Она сдвинулась влево и чуть наклонилась, пытаясь поймать взгляд Уны. Осинки всё шушукались — теперь, казалось, на диковинном языке Отражений. — Мы обе знаем, о чём я. И потом, Ваша магия в случае чего была бы лучшей защитой, чем бездействие.
— А что, если наместник Велдакир…
— В бездну наместника Велдакира, Уна, — с внезапной жёсткостью отрезала колдунья. От удивления Уна чуть не выронила книгу — и машинально смерила взглядом аллею: убедиться, что они одни. — В бездну всё и всех! Это Ваша жизнь. Вы уже не ребёнок и свободны в выборе. Вам решать, ехать или не ехать.
— Я уже решила, — пробормотала Уна, борясь с почти телесно ощутимым искушением. Её охватила слабость — и она испуганно потеребила свой сапфир на цепочке; обычно это помогало сконцентрироваться. Уж не пытается ли Индрис как-то влиять на её сознание? Поймёт ли она, если такое случится? — И Вы слышали моё решение. Я остаюсь. Я не пойду против матери.
Индрис выдохнула сквозь стиснутые зубы — мелкие, как у белки или куницы.
— Вы упрямы, Уна. Упрямы, как… — она вдруг умолкла и улыбнулась, показав прелестые ямочки. Если бы таких же не было у Эльды — дочки конюха, предполагаемой невесты Бри, — Уна, наверное, каждый раз бы им радовалась. — Как все беззеркальные девушки, хотела я сказать. Особенно знатные.
Уна оскорблённо вскинула голову. Разве у Отражений принято бить лежачего? Разве Индрис не видит, что она делает такой выбор совсем не из страха и не ради своего удовольствия?