Осиновая корона
Шрифт:
— Между прочим, госпожа волшебница…
— Между прочим, нечего звать меня «госпожой», — с милой бестактностью перебила Индрис. — Тут вроде бы нет Вашей матушки (и слава Порядку)… Между прочим, есть другой выход, Уна. Большая жертва, между прочим, — она вздохнула — как показалось Уне, с наигранным кокетством. — Но я готова пойти на неё ради Вас. Учиться магии можно не только в Долине, знаете ли. Это вызовет кучу трудностей и неудобств, но раз уж нам не сломить Вашу фамильную твердолобость… — и Индрис, задумчиво помолчав, протянула ей руку: — В общем, я попрошу у леди Моры позволения остаться здесь, хотя бы на пару месяцев, и поучить Вас самой. И сообщить в
После колебания (очень короткого) Уна пожала смуглую ладошку. Она была маленькой и шершавой, но тёплой — такой тёплой, что хотелось не отпускать.
— Союз.
Той ночью Уна уснула поздно, взбудораженная семейным скандалом, который за ужином подняла мать. Она давно не видела прелестную леди Мору такой разгневанной… Да что там разгневанной — мелко дрожащей от злости, не аристократично раскрасневшейся. Жуткое зрелище — особенно по контрасту с Индрис, которая оставалась спокойной, как скала; лишь серые глаза отдавали грозой. Колдунья благоразумно удалила от общего стола своего непоседливого сына (Уна боялась даже предположить, чем он занимается один, в тесной гостевой спаленке в южной башне; должно быть, рушит заклятиями и вновь собирает мебель семейства Тоури) и громила мать взвешенными, краткими доводами. Живая и гибкая, как кошка, тут Индрис напоминала скорее гладь своего зеркала. С той же безучастностью она немо, одними глазами, попросила Уну уйти, когда спор зашёл слишком далеко.
Уна встала (в тишине трапезной залы оглушительно скрипнул стул), и мать обожгла её взглядом, описать который можно разве что на миншийском или кезоррианском… Родной язык всегда казался Уне слишком прямолинейным и скованным, тем более — в такие мгновения. Она искренне верила в правоту — и свою, и Индрис, — но ей почему-то остро захотелось исчезнуть, обратившись в облачко пара.
Жаль, что к такому уровню магического мастерства ей ещё идти и идти… Если её вообще впустят на эту дорогу. Откуда в сердце эта глупая надежда, что всё обязательно будет хорошо?
С такими мыслями Уна уснула. Снилось ей что-то тревожное, грустное и невыносимо красивое; об отце и дяде Горо вспоминать не тянуло, зато там вновь были терновые шипы, синие глаза и запах жасмина. И боль — большая, старая боль, которой нет имени… Или есть?
Фиенни.
Странное сочетание звуков — зов, стон без конца и начала. Уна не поняла его. Это слово (имя?) ни о чём ей не говорило.
Фиенни.
Это впиталось в камни Кинбралана — или в её собственную кровь?
«Я не отец тебе», — сказал отец в её сне, стоя над мёртвой лисой. Сказал, грустно признавая очевидное. Он часто говорил таким тоном.
А после этого умер. Действительно болезнь наконец-то прогрызла до конца свою добычу — или и тут не обошлось без наместника Велдакира? Благодаря туманным намёкам Индрис, Уна уже почти не сомневалась, что убийц на тракте подослал именно он. Вот только зачем? Какие-нибудь счёты с Каннерти — пусть, было бы логично (те к тому же никогда не скрывали скверных отношений с Ледяным Чертогом и альсунгцами вообще); но причём здесь Тоури? Неужели дело в обручении? Уне не верилось, что наместник Велдакир настолько глуп.
Или, наоборот, настолько умён и осторожен. По-змеиному… Она проснулась от мерзкого чувства — будто кожи, везде под
Утро выдалось зелёным и пасмурным; за внешней стеной и рвом хмуро темнели поля. Солнце уже золотило зубцы и крышу замка за окном Уны. Скатываясь с постели — устало, точно после тяжкой работы, — она уже откуда-то знала, что мать уступила Индрис.
Наверное, Дар подсказал.
— Что Вы видите?
Голос Индрис, обычно мягкий и тёплый, как большая подушка, теперь звучал суховато и требовательно. Уна даже слегка оробела. Она смотрела на маленькое рыжее пламя, которое затрещало в камине по безмолвному жесту Отражения, и понятия не имела, что ответить. Все страхи и суеверия, связанные с народом зеркальщиков, воскресли в Уне одновременно. И то, что сорванец Гэрхо, откровенно скучая, бродил из угла в угол за её спиной, совсем не разряжало обстановку.
— Огонь, — Уна спрятала руки под столом, на коленях — как всегда делала прежде, занимаясь в этой же комнате с профессором Белми, — и сцепила пальцы в замок. Ей казалось, что она почти забыла его чванливые фразы вместе с козлиной бородкой (и слава богам). Но вот выясняется, что тело лучше ума помнит жесты сутулой девочки-подростка, которой хотелось слишком много знать… — Обычный огонь.
— Обычный? — с пытливым прищуром Индрис по-свойски присела на столешницу (в комнате для занятий, довольно тесной, едва умещалось два письменных стола). Гэрхо фыркнул; краем глаза Уна видела, как он ногтем ковыряет карту Обетованного. На секунду ей захотелось дать сероглазому мальчишке подзатыльник: он хоть знает, сколько лет этой карте и сколько дедушка когда-то заплатил за неё картографу из Академии? — Что это значит?
— Ну… — облизав губы, Уна снова обречённо вгляделась в пляску жёлто-багряных всполохов. Видеть растопленный камин летом было вообще как-то дико (особенно если учесть, что там нет дров…); оба окна в комнатке были раскрыты, и в них проникали лучи ясного прохладного дня, но духота начинала чувствоваться. — Просто огонь, я имею в виду. Не такой огонёк, какой Вы создали на тракте. И не такой, как… — (как тот, которым я сожгла человека).
– …как получился тогда у меня. Пламя, сотворённое магией, но до предела уподобленное настоящему.
— А оно настоящее, — со смесью дружелюбия и насмешки сообщил Гэрхо. Его худое, не по годам резко очерченное лицо опять появилось в поле зрения Уны. — Никакое не «до предела уподобленное». Магия ничего не подделывает. И не лжёт.
Уна повернулась к нему. Её тянуло спорить — то ли из-за новой подсказки чутья по поводу Дара, то ли просто из-за раздражения и усталости. И зачем только Индрис притащила сюда этого костлявого непоседу — боится оставлять его со слугами?… Хотя в таком случае бояться, пожалуй, разумнее за слуг.
— Магия играет. Изображает. Приманивает, чтобы причинить боль. Вся история Ти'арга, да и вообще Обетованного — сплошное тому доказательство… Разве нельзя назвать всё это ложью?
Хмыкнув, Гэрхо вертляво подскочил к самому стулу Уны, наклонился к ней, сложил ладони трубочкой и с невероятно загадочным видом шепнул:
— Нет. Представляете, миледи?
— Прекрати, Гэрхо, — велела-попросила Индрис, кусая губы от смеха. — Ты не должен мешать леди Уне сосредоточиться.
— И влезать в разговоры взрослых, — добавила Уна, сдерживая злость. Шёпот на ухо всегда казался ей чем-то крайне личным; в поведении мальчишки была неприятная дерзость. Разве что матери она могла позволить такое, да ещё дяде Горо с тётей Алисией.