Осиновая корона
Шрифт:
Уна ещё раз дотронулась до своего зеркала, будто ища у него поддержки. Порой она жалела, что этот кусочек стекла не способен разговаривать. А ещё чаще, при взгляде на Индрис и Гэрхо, ей казалось, что всё-таки способен — нужно лишь научиться понимать язык… Лишь стать настоящей волшебницей.
Как королева Хелт. Как лорд Альен.
Можно ли задать такой вопрос, не оскорбив мать? Можно ли (что сложнее) задать его так, чтобы она ответила правду?…
Уна разгладила свиток с рецептом. После мяты, кленовой коры и листьев ежевики в списке
— Я позову матушку. Но не обещаю, что решусь заговорить с ней об этом.
— Решишься, — улыбнулась Индрис. — О Уна, ты из тех, кто рано или поздно обязательно решается.
Тем же вечером, во время ужина, пришла почта. В обеденный зал прибежал мальчишка — сын кого-то из слуг, который частенько помогал старику-привратнику, дряхлому до почти полной неподвижности и редко покидавшему свою каморку. Мальчишка возбуждённо пискнул, что двое гонцов едва ли не одновременно подъехали со стороны леса, одолели мост и теперь просят поднять ворота.
Уна удивилась: письма появлялись в Кинбралане, мягко говоря, не очень часто. А уж чтобы сразу два… Последние соболезнования от дальних родственников и просто от знати Ти'арга пришли дней десять назад. С тех пор, согласно этикету, никто не мешал трауру семьи Тоури. В Ти'арге скорбь по умершим всё ещё свято чтилась; дедушка порой гордо замечал, что их стране в этом отношении чужды дорелийское легкомыслие и альсунгская бестактность.
Уна никогда не бывала ни в Альсунге, ни в Дорелии, поэтому не решалась судить.
За одним столом с ними ужинали Индрис и Гэрхо; Эвиарт, отличившийся в качестве защитника, тоже был приглашён, но каждый раз скромно отказывался и продолжал есть со слугами. (Уна, однако, подозревала, что дело не только в скромности: ужины слуг наверняка проходят не в таком унылом, натянутом молчании). На присутствие Отражений мать соглашалась с улыбкой, но стиснув зубы. Уна была уверена, что у неё просто не хватало духа отказать — из-за случившегося на тракте и из-за статуса учительницы, который колдунья неожиданно обрела в их стенах.
Время шло, учащались дожди; дни становились более прохладными, а зелень — более тусклой. Трижды в сутки все здесь чинно орудовали ножами и вилками, но отлично понимали, как неустойчив такой расклад. Леди Мора не вытерпит Отражений надолго, в том числе ради Дара дочери… Дух покойного лорда Гордигера витал где-то возле неё — то вокруг знамён с осиновыми прутьями, то в недрах платяного шкафа — и твердил, что Отражения в Кинбралане отвратительны и опасны не меньше, чем те убийцы. Или болотные духи из сказок. Или альсунгские сборщики налогов. Или знаменитая Чёрная Немочь.
Выслушав писк мальчишки, все, кроме Гэрхо (от еды его не смогло бы отвлечь, наверное, даже нападение на замок), прервали трапезу и вопросительно повернулись к леди Море. Она сидела там же, где и всегда, оставив место во главе стола пустым. Возможно, это было немым приглашением для
Уна тоже подняла взгляд от тарелки, на которой куриные крылышки сиротливо жались к гороху; есть ей не хотелось. Отложив вилку, мать промокнула губы салфеткой.
— Представились ли гонцы?
— Нет, миледи.
— Они с гербами?
— Э… — мальчишка приоткрыл рот, вспоминая. — На плаще одного что-то было… Красная птица. С длинным клювом… Простите, не помню, как она называется.
— Красный журавль, герб семьи Элготи, — кивнула мать, ободряюще улыбаясь мальчику. Её глаза мягко засияли, лицо округлилось: она любила получать новости от соседей. — А другой?
Двери за спиной мальчишки скрипнули, и вошёл Бри с десертом — тарелкой медовых пирожных. В последнее время (после отца и дяди) он чаще прислуживал за столом, чем помогал на кухне. На Уну он смотрел с состраданием — или не смотрел вовсе, краснея и простецки ероша чёлку пятернёй. Когда Бри почтительно подходил сбоку, чтобы подсолить ей суп, налить вина или забрать пустую посуду, Уна на пару мгновений задерживала дыхание, чувствуя, как внутри червячком копошится досада — неприятная, похожая на тошноту. Впрочем, скоро она привыкла и научилась не замечать Бри.
Почти не замечать. Вежливо и сухо кивать ему, как всем другим слугам.
Давно пора было сделать это. Теперь есть заботы поважнее. И её уже на самом деле не интересовало, что Бри думает (если что-нибудь думает) о её магии. Занятия с Индрис, естественно, проходят за закрытыми дверями, но глупо надеяться, что хоть кто-то из слуг не знает о них.
Пирожные выглядели весьма аппетитно, но отреагировал на них только Гэрхо — весь вытянулся и подвинулся на краешек стула, поводя носом с горбинкой, точно голодный кот. Остальные ждали ответа мальчишки, который грыз ноготь, пытаясь вспомнить, был ли герб у второго гонца. Наморщенный лоб, которого явно давно не касалось мыло, выдавал напряжённую работу мысли.
— Не помню, миледи… Странно это. Я даже не помню, как он выглядит. Ну, просто человек… В сером. Лошадь гнедая. На шее — какая-то цепь с деревяшкой.
Последняя деталь матери не понравилась, но она повторила благосклонный кивок. Индрис, сидевшая напротив Уны, наклонила голову так, чтобы кипень волос прикрыла лицо, и чётко проговорила одними губами: «Чары отвода глаз». Недавно они целый день посвятили тому, чтобы научить Уну читать по губам — до того, как она не овладеет (если овладеет) техникой проникновения в мысли. Зрачки колдуньи расширились, почти заполнив серую радужку. Зеркало на поясе дрогнуло и вжалось Уне в пояс, будто живое.