Осколок
Шрифт:
Так ей было спокойно, когда за рулём сидел Василий, что стала она придумывать всякие хитрости, чтобы ехать именно с ним. Однажды из лазарета его перебинтованного украла - он фалангу указательного пальца топором себе случайно рубанул, на него и дело завели за членовредительство. Так она дело это умудрилась потерять - стащила из строевой части, вроде как мужу понесла и по дороге где-то потеряла, а раз нету бумажки, так и дела нету. Потом в лазарет явилась и именем мужа своего приказала Василия немедленно выписывать.
И с ещё незажившим обрубком, забинтованный, Василий прямо из лазарета
Кто знает, почему она выбрала именно Василия? Скорее всего, просто он был единственным, кому она доверяла и на чей водительский опыт и мастерство полагалась, тем более, что трассу Василий вскорости выучил наизусть и мог даже с закрытыми глазами довезти, куда было угодно.
Так что поездки становились всё более частыми, чуть ли не личным шофёром сделался Василий.
Всё бы ничего, но только про поездки эти люди начали болтать невесть что...
Кто не знает, что такое напраслина, тот ещё не догадался, остальным уже всё стало ясно.
Как-то под вечер собралась в большой квартире всемогущего начальника магаданского лагеря большая компания друзей-приятелей-сослуживцев-соседей и ещё бог знает кого, чтобы отметить событие общее для всех и для всей страны - праздник какой-то был.
И испив чаши разведённого водой спирта полные,
и закусив балычком да икоркою,
и захмелев,
стали они подшучивать друг над другом,
и стало им весело,
и чтобы стало им ещё веселее,
они испили ещё разведённого спирта,
и закусили снова икоркой да балычком,
и после того, как испили они по третьему разу,
сделалось им настолько весело,
что стали все как бы родными,
и шутили не уставая друг над другом и над всеми,
и над женою начальника шутили,
и смеясь говорили, что любовь у неё есть на стороне,
и называли, что это Василий...
И наступила ночь,
и когда все разошлись,
и остались начальник и жена его одни,
то начал он темнеть лицом и курить папиросы,
и имя им было «Герцеговина Флор».
Вот нет чтобы поинтересоваться хотя бы: «Так мол и так, любящая супруга, жена моя, что вы можете сказать в своё оправдание?»... А он взял и такую штуку
А «зэка номер такой-то» менял себе в ночной призрачной полутьме пропоротое колесо у поворота на Снежную долину, всего-то в 20-ти километрах от Магадана и не знал, что не надо бы ему туда ехать, а надо бы бежать куда-нибудь, хоть в тайгу, в сопки, на съедение комарам и медведям.
Спас Василия начальник автоколонны, оказался мировым мужиком. Как только приказ начальника лагеря ему ночью принесли, оформил молниеносно (это ночью-то!) за своей подписью задним числом приказ о длительной, на год, командировке на Спорный, и командировочное удостоверение, и продовольственный аттестат оформил, всё, как полагается.
Подъезжает неспешно, уже утреннее солнышко весёлое над Магаданом вовсю полыхает, начинает новый день, Василий к воротам автоколонны, и видит чудо-чудное - выбегает ему навстречу сам начальник, как будто всю ночь ждал его, и бумажками машет, вроде зовёт.
Собрался Василий в гараж зарулить, а начальник наперерез бросается, и на подножку -скок!
– и бумажки суёт.
– Мотай! Мотай быстро! Вот приказ вчерашним числом, командировка, едешь немедленно на Спорный.
– Так я же ещё документы сдать должен! Устал, как собака, отдохнуть бы хоть пару часов.
– Отдохнёшь, успеешь потом. Документы давай мне, я сам всё сделаю.
– Ну а переодеться хотя бы, перекусить.
– Давай документы, давай быстрее, если жить хочешь. Разворачивайся, поехали на Спорный. Я с тобой немного прокачусь.
Ну что делать? Разворачивается Василий, начальник к нему в кабинку залезает, ну, и поехали.
По дороге начальник всё ему про приказ о расстреле рассказал, потом, на выезде из Магадана попросил остановиться, достал из кармана листок и записку приятелю, начальнику автоколонны, что на Спорном, черканул.
На том и распрощались. Вышел начальник из машины, остановил встречную и на ней в Магадан вернулся, а Василий поехал на Спорный в длительную, растянувшуюся на несколько лет, командировку.
История это, как водится, стала вскоре известна всей Колыме, и получил Василий язвительное прозвище «Жених», которое держалось за ним многие годы.
Лисья доха, поэт Сесенин и полбуханки хлеба
Сто пятьдесят километров проехали молча. Сопровождающий с красными от хронического недосыпа глазами чинно восседал справа от Жениха, прижимая к груди величайшую драгоценность - толстый хорошей кожи портфель на двух надёжных застёжках.