Осквернители (Тени пустыни - 1)
Шрифт:
– Ты будешь говорить, наконец!
– закричал Али Алескер.
Ибн-Салман тронул перса за плечо и показал глазами на откинутый полог. В двух шагах Алаярбек Даниарбек, разостлав на землю попону, усердно отбивал поклоны вечерней молитвы. Около него столпились хезарейцы, с любопытством наблюдая за каждым его движением. К слову сказать, маленький самаркандец с особым рвением выполнял на чужбине все предписания корана, желая прослыть среди персов благочестивым мусульманином. Он считал, что так лучше. Персы, по его мнению, большие фанатики, и среди них безопаснее верующему. Заслужить репутацию богомольца, чуть ли не святого подвижника Алаярбеку удалось вполне.
– Эй, - крикнул раздраженно Али Алескер, - а ты не мог бы выбрать место для своих молитв подальше от палатки?!
Алаярбек Даниарбек и глазом не моргнул. Сколько ни шумел толстяк помещик, сколько ни махал руками, самаркандец продолжал усердно молиться и, только когда наконец исчерпал все обязательные и необязательные поклоны и коленопреклонения, соблаговолил отозваться:
– Прибегаю к вашей милости, горбан! Я весь внимание, горбан!
– Что тебе, в детстве осел отдавил уши? Я говорю тебе... а ты... тьфу!..
– А вы не видели, ваша милость? Я же совершал намаз.
– Убрался бы ты подальше со своим намазом!
– А вам разве неизвестно, ваша милость, что прерывать молитву допустимо лишь в трех предусмотренных случаях: при землетрясении, или если упадет ребенок, или когда убежит должник...
В ответ Али Алескер только громко сплюнул.
– Вы напрасно плюетесь, ваша милость, ибо распорядок молений мудро установил сам пророк Мухаммед, да произносят имя его с уважением и почтительностью!
Алаярбек Даниарбек тщательно сложил попону, перебросил через плечо и удалился размеренным, полным достоинства шагом. Свита зевак проводила его до чадыра.
– Какое усердие в упражнениях веры!
– воскликнул Джаббар ибн-Салман.
– Даже чрезмерное усердие...
– Я и прогнал его поэтому, - буркнул Али Алескер.
– Намаз не мешает богомольцу слушать... А мы говорим достаточно громко. И потом я хотел поговорить о дервише...
– Я утомился, - слабым голосом протянул араб, - отложим наш разговор.
– А тебе, - сказал Али Алескер Зуфару, - придется поспать в загоне для овец. Я не вижу для столь знатного путешественника более подходящей гостиницы.
– Может быть, - сказал араб, - его устроим получше... в одном из чадыров?
– Нет, - возразил Али Алескер, - в чадыре ненадежно. Ночь длинна. У него хватит времени для размышлений... И не вздумай бегать, - обратился он к Зуфару.
– Мои курды и в темноте видят не хуже гепарда...
Зуфара увели.
В белой палатке разговор продолжался. Он содержал немало намеков и полунамеков. Едва ли непосвященный мог извлечь что-либо из него.
– Ожесточен?
– спросил араб.
– Фанатик, - буркнул Али Алескер.
– Или крупная птица, или, что не исключено... произошла ошибка.
– Вы думаете, муравей? Рабочий? Нет, в муравейнике есть и рабочие и солдаты. Он... сражался как воин. От темного дикаря ждать такого...
– Я сам видел таких, которые дрались не за свою шкуру, а за идею. Я встречал рядовых пуштунов в двадцать девятом. Посмотрели бы на них под Джалалабадом! Мы дали им винтовки и патроны. Шли под пулеметы не моргнув глазом. Шинвари* сражаются, пока стоят на ногах... А кто они?.. Дикари, толпа тупых убийц... Шли грабить, резать, насиловать. А какой бешеный порыв! Энтузиазм!
_______________
* Ш и н в а р и - одно из пуштунских племен.
– И все же он не пастух, не просто матрос. Он из комиссаров по крайней мере. Как жаль, что дервиш не в наших руках. Какая очная ставка была бы!
– Нет у нас времени. Ночью я сам займусь им. Как бы только криком он не напугал хезарейский сброд.
– С жестокой усмешкой Джаббар ибн-Салман показал на чуть теплящиеся костры становища.
– Надо отвезти его подальше.
С напускным равнодушием Али Алескер помял в пальцах сигарету.
– Помойная яма.
– Что вы имеете в виду?
– Нашу благородную деятельность. Тьфу-тьфу!
– Нет, я, Джаббар ибн-Салман, не садист. Пустыня проникла и в мою кровь, а с пустыней и все ее атрибуты! Пустыня жестока! Око за око! Моисеев закон родился на песке и колючке.
– Умываю руки. Отвратительно...
– Когда-то давно, в доисторические времена, я, безусый археолог, мечтал о крестовом походе цивилизации на Восток. Рыцарские мечты. А вы?
– Я больше восточный человек, чем вы. Мать у меня персиянка. И, вероятно, потому я унаследовал всю поэзию Востока, а от отца холодную жестокую прозу шведа. Кровь и грязь инквизиции мне претят, тьфу!
– Мои друзья-арабы льстили мне. Они говорили, что я читаю их мысли. Что я одним взглядом заставляю их делать то, чего они не хотят делать и никогда не хотели... Желаете присутствовать при опыте? Обещаю одну психологию без... этой, как вы сказали, инквизиции. Сделать из него все, что надо.
– Я передал его вам. Дальше ваше дело. Но мне здесь нельзя оставаться. Завтра...
– Вы уезжаете?
– Поеду до Доздаба и обратно в Мешхед. Проверю работу на шоссе. Очень скоро оно понадобится. Мысленно вижу караваны автомобилей, мчащихся к границам Советов... Вот это дело! А пачкать руки в крови?.. Избавьте. Что с вами?
Лицо Ибн-Салмана набрякло и побагровело. Глаза налились кровью.
– Кажется... лихорадка... возвращается. Мне трудно... говорить. Извините. Я прилягу. Проклятая лихорадка. Как не вовремя...
Он лежал, закатив глаза, словно прислушиваясь, что у него делается где-то внутри, в его небольшом сухом теле. Вдруг он заговорил снова, и заговорил каким-то чужим, не своим голосом:
– Храни свой язык! Человеческий язык быстр к убийству!
Али Алескер удивленно вскинул голову:
– Благодарен за нравоучение. На вашем месте я бы...