Осквернители (Тени пустыни - 1)
Шрифт:
– А кого посадили в загон?
– спросил Алаярбек Даниарбек.
– И почему его связали?
– Он мой друг и брат. Кто сказал, что он связан? А почему мы поместили его в безопасное место?.. У него есть враги, - медленно ответил Али Алескер. Он мог не отвечать на вопрос. Алаярбек Даниарбек - советский подданный, и нечего ему лезть в дела, которые касаются только персидской администрации. Но не слишком добрые глаза хезарейцев, ночь, тревожный лай собак не располагали к спорам.
– Так берите дубины и идите!
Он бросил на палас пригоршню серебра и поднялся. Никто не шевельнулся.
– Ваша милость, позвольте один вопрос?
– заговорил староста Мерданхалу.
– У нашего племени отобрали коней, отобрали ружья. Нас прогнали с зеленых пастбищ наших гор и заставили жить здесь, в мертвой пустыне. Здесь нет воды, нет травы. Хезарейцы терпеливы. Терпеливый выжимает мед из лепестков розы и ткет шелк из листьев. Но терпению хезарейцев пришел конец. У нас умерло шесть детей с голоду. А нам приказывают лепить здесь, в Соляной пустыне, из глины мазанки. Жандарм сказал: не слепите мазанки - отберем чадыры. Кто дал право отбирать наши чадыры, шкуры для которых выдубили еще наши отцы и деды? В этих чадырах наши хезарейцы рождаются и умирают...
– Есть указ шахиншаха... Кочевникам надлежит осесть... Культурные формы жизни... Жить надо в домах, возделывать землю. Стройте дома, и будет хорошо и вам и вашим детям, ах, тьфу-тьфу!
Плюнул Али Алескер нечаянно. Он отлично понимал, что плеваться при хезарейцах не годится. Но что поделать? Привычка...
– Жить здесь... в Соляной проклятой богом пустыне!
– горестно воскликнул староста. Даже он, вечно гнувший спину перед разными-всякими начальниками, решился повысить голос.
– Там, где скажут! Закон есть закон!
– Закон!
– вдруг заговорил голос из темноты.
– Что вы тратите слова на разговор с этим человеком. Посмотрите на его брюхо. Эй ты, толстопузик! Дневного расхода твоей кухни хватит всему нашему племени на год.
Али Алескер судорожно облизнул свои гранатовые губы. Его совсем не устраивал скандал. При нем всего-навсего шофер Шейхвали и два курда, а в становище - полтысячи одичавших от голода и ярости хезарейцев. Проклятие отцу этого Ибн-Салмана! Понесло его в такую дыру, где ни жандармов, ни солдат. Да еще заболеть угораздило.
– Покажи свое лицо, друг, - сказал Али Алескер спокойно, даже весело.
– Приезжай ко мне в Баге Багу и будь моим гостем. Сейчас ночь. Поздно. А я спешу по делам. Приезжай, поговорим...
– Нашел простофилю... Я уже попробовал гостеприимство капитана жандармов... Спина все еще чешется... Ты лучше попостись один день.
Широким жестом Али Алескер поднял за уголки свой большой из рубчатого бархата кошель. С веселым звоном на жалкий пропыленный палас посыпались монеты, с шуршанием запорхали кредитки.
– От чистого сердца нате, берите... Все, что есть сейчас
Он стоял перед ними - само добродушие, сама ласковость - и улыбался самой лучезарной улыбкой. И все его широкое лицо, и хищный нос, и круглые щеки, и гранатовые губы улыбались и источали ласку.
Тот же голос из темноты прокричал:
– Не берите его денег! Деньги его - милостыня. Гордые хезарейцы, не принимайте подачки из рук врага.
– Покажись, умник, открой свое лицо, умник!
– ласково сказал Али Алескер.
Но человек предпочел не показываться. Он все уговаривал гордых хезарейцев не брать милостыню.
– Деньги ваши, - заговорил Али Алескер.
– Деньги даю не тебе, крикун, не тебе и не тебе. Тьфу! Ты, староста, возьми деньги. С деньгами поезжай на базар в Кешефруд... Поезжай! Купи риса, купи муки, кунжутного масла. Накорми детей племени хезара! Да не умрут хезара! Пусть живут!
Он удалился, беспечно играя бедрами. И по тому, что он играл бедрами, все поняли: этот толстый великодушный, милостивый благодетель боится.
Молчание нарушил истерический хохот со вздохами, хлюпаньем, спазмами.
Смеялся в темноте тот, который не показывал лица.
Все слушали хохот молча, и всем сделалось как-то не по себе.
– Эй ты, Гариб, ты долго еще собираешься смеяться?
– спросил сердито Алаярбек Даниарбек.
Давясь и задыхаясь, Гариб пробормотал:
– И посмеяться уже нельзя?
– А чего ты нашел в толстопузом, чтобы смеяться... Он не смешной... У него взгляд змеи, - продолжал маленький самаркандец.
– Я посмотрел на него, и смех вышел у меня из живота.
– Я не знал, что смех сидит в животе.
– Да, в животе...
– И что же извлекло смех из твоего живота? У тебя в животе, наверное, всегда пусто. Какой же смех в пустом желудке?
– На то воля всевышнего.
– И бог извлек твой смех из пустого желудка? Смотреть на тебя противно. Когда смеется тощий, голодный, которому есть нечего, противно. Рабский смех. Раб смеется, чтобы хлеба дали...
– Когда я смотрю на ференга, я вспоминаю одну сказку и... смеюсь.
– Какого ференга?
– Али Алескера... помещика.
– Он не ференг, он перс.
– Он сволочь, а раз сволочь, значит, ференг.
– Вот тебе и соловей!
– Какой соловей? Он ференг - свинья.
– О соловье такая присказка. Мы, узбеки, так говорим, когда услышим что-нибудь удивительное. Чего ты смеешься? Плакать надо. Как бы плакать тебе не пришлось.
– Попробуй сам. Взгляни на ференга... и засмеешься.
– А когда ты видишь моего доктора, у тебя тоже желудок смеется?