Ослепительный нож
Шрифт:
Когда «победителя» стали потчевать третьим жбаном, он отрицательно помотал головой:
– Душа не подымет!
Начались уговоры. Водырь предложил жбан медведю. Тот отвернулся.
– Эх, - вернул подношение весельчак, - коли медведь не тянет, водильщику же не лопнуть стать!
Евфимия, наглядевшись, поднялась в сени, через крыльцо покинула корчму.
Невдолге она вышла из Вышлеса, зашагала просёлком, свесив голову на грудь. Безлошадной было от чего впасть в раздумье. До Нивн добираться пешей… достанет сил. Не достанет оставаться
Позади кто-то наезжал… Обернулась с надеждой на людскую доброту при попутье. Тут же отпрянула…
На большой телеге ехал мёд вед ник со страшным зверем. Саврасой масти битюг протрусил, храпя, будто не зверя вёз, а поклажу, хотя и тяжкую. Зверь спокойно лежал на боку большим чёрным кабаном.
Путница, придя в себя, пошла следом.
Телега остановилась. Возница крикнул:
– Чумичка! Садись, ноги пожалей. Пешеходка приблизилась.
– А… а медведь? Поводатарь осклабился:
– Небось! Зверь смирён.
– И обратился к смирённому: - Потеснись, Матрёна!
– Медведица?
– спросила Евфимия.
– Мечка, - подтвердил хозяин.
– Матуха.
– Конь её не боится?
– устроилась на краю телеги боярышня.
– Старые друзья с Савраской.
– Возница понужнул коня.
– Как прозывать тебя?
– Евфимия. А тебя?
– Кузьма, - гордо отвечал спутник.
– Прозвищем Кувыря.
Знакомым показалось имя. Кузьма Кувыря! Слышала когда-то… Не вспомнила. Спросила, продлевая беседу:
– Давно поводырничаешь?
– Тридесять лет, - веско объявил Кузьма.
– С Матрёной - осьмой год. Учёная! Сам растил. Возил в Серчагу, в Сморгоны, к нашенским учителям медвежьим, к литовским. Кормлюсь медведями. То глумотворствую, то помогаю жёнкам.
– Жёнкам?
– удивилась Евфимия.
– Чреватые дают Матрёне хлеб из рук, - охотно пояснил Кувыря.
– Чем разрешится чрево? Смолчит медведица - родится отрок. А рыкнет - девка явится на свет.
– Не страшно ли кормить из рук?
– спросила Всеволожа.
– Жутковиден зверь!
– Есть много жутче!
– Кувыря чмокнул на Савраску.
– Купцы полуденных земель рассказывали: слон - вот это жуть! А далее, за океаном-морем, людей пугает наказанье Божье - ноздророг! Ух, зверь! Ужаснее слона! Уши медвежьи, очи под горлом, рога - на губе…
День стал вечораться. Остановились средь леса. Въехали в чащу. Кузьма извлёк из торбы хлеб, баклажку молока. Позвал:
– Ефимьица! Коль не погребуешь, испей со мной из одной посуды. Опанки нет.
– Ефимьица?
– смутило деву обращение к замужней.
– Нет, я Евфимия.
Медведник крякнул:
– Ясно. Пей. Не скисло молоко? Боярышня пила наперемен с водатарем.
– Что делать, не зима!
– И, жадно жуя чёрную краюху, задала давно вертевшийся
Кувыря отвечал, не обинуясь:
– В Нивны.
– Для ясности примолвил: - В княжество Можайское.
– И в свой черёд спросил: - Нам не попутье?
Евфимия набила полон рот, чтоб отвечать не сразу. Тщетно напрягала память: Кувыря!.. Кузьма Кувыря!.. Нет, не вспомнила. Призналась тоже без обиняков:
– Нам полное попутье.
– И обратилась, как к знакомцу: - Что у тебя в Нивнах?
Попутчик ухмыльнулся:
– Дошёл слух: там кошельков не пожалеют на медвежьи пляски.
Ночевать не расположились. Продолжили путь, презрев тьму.
– Торопишься набить мошну?
– спросила Всеволожа.
– Боишься, опередит тебя водырь слона?
Кузьма прервал насвистывание:
– И то, и то.
– Задрал голову к небу, где из-за туч вылущивалась луна, очесливо позвал её: - Выдь к нам скорее, медвежье солнышко!
Мохнатая Матрёна тоже подняла башку. Луна распаренной голыхой выскочила, как из баенки, и воцарилась на своём верху.
– Медвежье солнышко? Матрёна им любуется?
– Боярышня заметно привыкала к зверю.
– С сестрёнкою здоровкается, - нашёл Кувыря пальцем в небе сверкание Большой Медведицы.
…Конь начал уставать. Ни чмоканье, ни понукания не действовали.
– Лошадка в хомуте возит по могутё, - вздохнул Кузьма и проворчал с тревогой: - Самое бы место бегу!
Евфимия полюбопытничала:
– Что здесь за место?
– Княжщина смерда!
– был загадочный ответ.
– Нельзя ли говорить повнятнее?
– промолвила боярышня.
Боялась показать, что ей медведник неприятен. Чем? Трудно выразить. И весел, и занятен, и чуток (мог бы мимо прокатить!). А что-то всё-таки в его оскале прячется. Что-то в узловатых лапищах страшит. Чем-то смех царапает. Не верила чутью, измотанная путевыми муками. Боялась: не дай Бог, заметит… Последние свои слова сочла излишне резкими и улыбнулась.
– Тебе-то весело, - напрягся, глядя вдаль, Кузьма.
– А мне-то страшно…
– Нам ли бояться?
– успокоила Евфимия.
– С нами великая княгиня всех зверей!
– Тебе известно?
– таинственно спросил Кузьма.
– Тут где-то у реки Колочи живёт простолюдин по имени Лука. Князь цацкается с подданцем! А тайна в том, что тот Лука нашёл в лесу икону Богоматери, висящую на древе. Носил её счастливчик и в Можайск, вёрст за пятнадцать, и на Москву, подалее. Всюду от неё больные исцелялись, Бог миловал калек, входили в разум бесноватые. Луке, конечно, - подношения. Разжился от при носов! Воздвиг терем на Колоче, аки князь какой. Понабрал отроков. Ест знатно, пьёт без чуру. Ездит на охоту с соколами, кречетами, ястребами. Завёл псарню и медведей, утешается. Пограбит ловчих князя, Иван Андреевич всё стерпит. На поклон и просьбу вернуть отнятое ответ крут, суров… Вот так Лука! Помоги, Боже, миновать его поместье без урону!