Ослепительный нож
Шрифт:
– Нет, не устою. Мыслил, в Литву потомки Большого Гнезда бежали, тогда бы враг с ними. Тут же расклад иной. Выдь из Крестовой, Фишка, ты сослужила службу. Тебя же, владыка святый, прошу: соберись. Завтра с утра всем двором с духовенством и с твоим святительством во главе отбываем к Угличу. Нынче отправлю наперёд Котова, дабы освободил слепого. Утвердимся с ним в мире и целовании крестном, отпразднуем конец смуты. Пожалую его по достою уделом добрым. Благослови меня, отче, молитвенник мой!
– припал он к руке владыки.
– А ты, брат Иван, останься на время малое…
Евфимия вышла первой. Следом за ней епископ. Сошли с Красного крыльца. Владыка благословил её у кареты:
– Прости тебе Бог неосмотрительные глаголы! Боярышня стала красной.
– Каюсь. Сорвалось с языка.
–
– Слепец будет освобождён!
– Защитники же его пойманы и окованы, - досказала Евфимия.
Карета уехала на митрополичий двор.
Всеволожа пошла к Фроловским вратам.
Встречь двигались колымаги, кареты и вершники. К тынам жались обдаваемые грязью прохожие. Она прикрывалась понкой. В невёдрие - грязь, в вёдро - пыль, не скажешь, что лучше. До чего тесен, необихожен Кремль!
Рядом прозвучал вдавни знакомый позов:
– Воложка!
Её нагнал князь Можайский на вороном жеребце с малой обережью. Спешив ближнего челядинца, он велел подсадить боярышню в седло.
– Помнишь, ехали от Скорятина победителями? Ты была в мужской сряде. Сейчас тебе неслично верхом?
– Как-нибудь, - отозвалась Всеволожа.
– Государь решил послать Вепрева на перехват Ряполовских, - доверительно сообщил Иван.
– Мнит поочерёдно разбить, пока не соединились сообщники. Ты выдала поимённо и тех, и других. Зато запугала - страсть! Решился освободить Василья на свою голову. Слепой-то слепой, да зрячих на его стороне предостаточно. Отговорить не сумел. С перепугу к здравым мыслям не восприимчив.
– Проговорилась!
– изливала на себя зло Евфимия.
– А ты, - набросилась на Ивана, - ты, брат и друг Василиуса, как впал в измену?
– Заплутался меж двух дубов, - признался Можайский.
– Теперь мыслю остаться с тем, что сидит покрепче. Устал!
– И прибавил, не переждав молчания Всеволожи: - Прости за давешнее у Троицы. Оттолкнул тебя. Не внял гласу истины. Нынче казнюсь, да что толку: умчались кони!
– Мне сюда, Иван, ко двору Тюгрюмова, - остановилась Евфимия и вернула чужую лошадь.
– Обитаешь здесь?
– натянул повод Можайский.
– Не знаешь ли, где скрывается знакомец наш Карион Бунко?
Тут Всеволожа не обмишулилась.
– Нет, не ведаю. В Нивнах видела Кариона, а с тех пор - нет.
Сочтя, что боярышня с бывшим кремлёвским стражем не связана, Иван Андреич пооткровенничал:
– Шемяка обыскался его. Никак не отмстит. Предал нас Карион у Троицы, предупредив Василия. Бесполезно, а предал! Ну, - развернулся он вместе с обережью.
– Будь благополучна, Воложка!
16
Евфимия сидела одна в боковуше, где ещё так недавно любезничали Карион и Бонедя. Когда, распрощавшись с Можайским, она сообщила, что поимщики рыщут в поисках Бунко, бывший кремлёвский страж призадумался: куда побежать? В Нивнах спасенья нет, там Можайский. В Новгород путь наверняка перекрыт, все туда бегут чуть что. «В дебрях скрыться?» - предложила Евфимия. Карион усмехнулся: «Волки съедят. В особенности пани Бонэдию. Она - лакомый кусочек!» Бонедя строго вмешалась: «Сидеть тут. И не выхыляць се». Бунко вздохнул: «Можно и не высовываться, да обыщики всунутся». Шляхтянка надоумила: «Замыкаць джви». Бунко отмахнулся: «Замкнёшь дверь, а ломы на что?» Тогда уроженка Кракова предложила: «Побежим до Литвы!
– И весомо сказала: - Сквозь лес!» Тщетно боярышня возражала: в лесу ведь заблудишься, не успев моргнуть глазом. Бунко вспомнил, что ему доводилось продираться лесами с тайными поручениями к Витовту через Ржеву и Великие Луки. Отроком ещё был, а нитечку запомнил навечно. Оставалось поднабить калиту в дальний путь. Жизнь последнее время всех троих достатком не баловала. Воину приходилось разгружать паузки с товаром на Москве-реке, дабы снабдить Бонедю средствами пропитания. Набрался духу, пошёл к Тюгрюмову. Возвратился довольный, подкидывая на длани увесистую мошну. Купец,
– возмутилась боярышня.
– Не ради меня вас снабжал Тюгрюмов. Обойдусь как-нибудь». В препирательствах истекли последние дорогие мгновения. И вот супруги отъехали, а Всеволожа осталась с «пенёнзами» в рукаве.
Смерклось. В раскрытом оконце и так весь день ничего не видишь, кроме высоких сосновых палей, ограждающих дом Тюгрюмова от сторонних глаз. А тут резко упала занавесь августовской ночи. Евфимия за творила окно и зажгла светец. Масла осталось мало, тусклый огонёк коптил. Книги, писанной полууставом, не прочтёшь. Осталось разобрать одр и лечь. Тут в дверь стукнули. Ключница тюгрюмовская Асклипиада показала суровый лик:
– К тебе инока в княжеской карети.
Какая инока? Почто в княжеской?.. Месяц миновал, как осталась боярышня без друзей, одиночествует в сомнениях: в Нивны ли воротиться, уйти в сестричество, под Углич ли попутешествовать, принять постриг в монастыре то ли Рябовом, то ли Рябином, где живёт под куколем бывшая Неонила… Никто одиночку не навещал, даже амма Гнева не подавала знаков. И вдруг - инока! Не судьба ли?
Вошла женщина в чёрной понке, надвинутой на глаза. Облик так знаком!
– Кто ты?
Понка сброшена. Господи! Пред ней нынешняя великая княгиня Софья Шемякина.
– Тише! Я ненадолго. Предупредить…
– Сядь, подруга, - усадила гостью боярышня.
– Боишься быть узнанной, а ездишь в царской карете! Велю твою государынину повозку вогнать во двор.
Евфимия вышла. Когда вернулась, княгиня с ужасом оглядывала неказистую боковушу.
– Как бедно у тебя, ясынька!
– Не замужем за великим князем, - усмехнулась боярышня.
– Только что-то мы не о том… Зачем снизошла ко мне потемну и втайне?
– Убегай, Евфимьюшка! Митенька велел тебя поймать, привесть к розыску за большие вины, - одним духом выговорила Софья.
– Вот как?
– заняла Всеволожа место напротив и взяла княгиню-подругу за руку.
– Господь видит, Софьюшка, для тебя сей ночной приход - страшный подвиг! Попытаемся обмануть беду. Расскажи допрежь, ездила ли в Углич со двором? Что Василиус? Что Марья? В тесноте сидеть - не венок плести! А как детки?
– Всё поведаю, - успокоилась Софья.
– Жаль, на речи времени отпущено вот столько, - показала выхоленными перстами мелкую щепоть.
– Была в Угличе, видела слепого, брюхатую, маленьких. Хотела позвать тебя, воротившись, а где искать? У Можайского вызнала о доме Тюгрюмова. Иван жалостлив. «Пусть, - говорит, - обыщики с ног собьются. Знаю, не скажу. Найдут, не найдут - я тут ни при чём». Сам поостерёгся упредить. Я смелей Ивана!
– Ты смелее, - согласилась боярышня.
– Не томи, поведай, как было в Угличе?
– Прибыл государь с двором;- торжественно доложила Софья, - с князьями, боярами, епископами, игумнами. Велел позвать Василия, дружески обнял. Винился, изъявлял раскаяние, потребовал прощения великодушного…
– И государь простил?
– не утерпела перебить Всеволожа.
– Слепец, не государь!
– поправила великая княгиня.
– Он объявил с сердечным умилением: «Нет, я один во всём виновен. Страдаю за грехи мои и беззакония. Излишне любил славу, преступал клятвы, гнал братьев, христиан губил, мыслил изгубить ещё. Я заслужил казнь смертную. Ты ж, государь, явил мне милость, дал средство к покаянию».