Основные течения в еврейской мистике
Шрифт:
Мистик стремится убедить себя в живом присутствии Бога, Бога Библии, Бога, который добр, мудр, справедлив и милостив и воплощает в Себе все другие положительные качества. Но вместе с тем он не желает отказаться от идеи сокрытого Бога, который остаётся вечно непостижимым, пребывая в глубинах своего собственного Я или, прибегая к смелому выражению каббалистов, в глубинах своего Ничто [8] . Этот сокрытый Бог может быть лишён особых качеств: живой Бог, о котором повествует откровение, на которого ссылается любая религия, должен иметь атрибуты, представляющие также в другой плоскости шкалу моральных ценностей самого мистика: Бог благ, строг, милостив и справедлив и т. д. Как мы увидим далее, мистик не испугался даже того вывода, что в высшем смысле корень зла таится в самом Боге. Благость Бога, с его точки зрения, это не просто отрицание зла, но целая сфера небесного света, в котором Бог являет Себя в этом особом аспекте благости взору каббалиста.
[8]Это выражение имкей га-Айн(«глуби Ничто») является любимой метафорой каббалистов XIV века. Ср. мои замечания в Gaster Anniversary Volume,(1936), р. 505.
Эти сферы, часто изображаемые с помощью мифических метафор, которые служат ключом к своего рода мистической топографии Царства Небесного, сами по себе являются лишь стадиями в раскрытии творческой силы Бога. Каждый атрибут соответствует определённой стадии, в том числе атрибут Строгости и Суда, который мистическая спекуляция связывала
С моей точки зрения, истолкование в мистическом духе атрибутов и единства Бога в так называемом учении о сфирот составляет общую задачу всех каббалистов, тогда как решения её, предлагаемые различными направлениями или в рамках одних и тех же направлений, могут быть часто совершенно различными. Точно так же все еврейские мистики, от секты терапевтов [9] , чья доктрина была изложена Филоном Александрийским [XVIII] , до современных хасидов едины в вопросе мистического истолкования Торы. Тора в их представлении – это живой организм, в котором под корой буквального смысла струится и пульсирует тайная жизнь. Каждый из бесчисленных пластов этой тайной сферы соответствует новому и глубокому смыслу Торы. Другими словами, Тора состоит не просто из глав, фраз и слов: она живое воплощение Божественной мудрости, извечно испускающей новые лучи света. Это не только исторический закон избранного народа, хотя она также и такой закон; прежде всего она, однако, Закон вселенной, каким его замыслила Божественная мудрость. Любая конфигурация букв в ней, имеет ли она смысл в человеческой речи или нет, символизирует какую-либо грань творческой силы Бога, действующей во вселенной. И как помышления Бога, в противоположность помышлениям человека, бесконечно глубоки, так ни одно толкование Торы на человеческом языке не способно объять всего её смысла. Нельзя отрицать того, что этот метод толкования Торы оказался почти бесплодным для конкретного понимания Священного Писания. Но не менее бесспорно и то, что священные книги, рассматриваемые под таким углом, обретают огромную притягательную силу в глазах индивидуума, раскрывающего в их письменах тайну своей жизни и своего Бога. Обычной участью этих книг было то, что они жили жизнью, в той или иной степени независимой от намерений их авторов. То, что можно назвать «загробной жизнью» этих книг, те стороны их, которые «открыли» позднейшие поколения, часто обретают значение большее, чем первоначальное. И кто знает, в чём заключалось это первоначальное значение?
[9]ТЕРАПЕВТЫ (по-гречески `врачеватели`), еврейская аскетическая секта, члены которой предположительно поселились у берегов Мареотидского озера близ Александрии (Египет) в 1 в. н. э. Происхождение секты и её история неизвестны. Терапевты отличались особо строгим соблюдением аскетической дисциплины. Их образ жизни был близок к образу жизни ессеев, однако в отличие от последних членами секты были как мужчины, так и женщины. Очевидно, медитация играла у них ещё большую роль, чем у ессеев: согласно Филону Александрийскому, сочинение которого «О созерцательной жизни» служит практически единственным источником сведений о терапевтах, члены этой группы проводили время в постоянной медитации. Терапевты молились дважды в день – на заре и на закате, проводя всё остальное время в духовных упражнениях. Они читали священные книги, стремясь почерпнуть из них знание и мудрость путём аллегорического истолкования текста, поскольку они верили, что слова этих книг служат символами скрытого смысла. Члены секты жили в отдельных домах; в каждом доме была комната или святилище, предназначенное для духовных занятий и молитвы, а также для прохождения посвящения в таинства святой жизни. Осуществление телесных потребностей, например, принятие пищи, разрешалось только в ночные часы. Терапевты воздерживались от вина, потому что оно затемняет разум, не ели мяса, так как эта пища вызывает в человеке животные страсти. Ничто, относящееся к телесным нуждам, не допускалось в святилище, где находились лишь Тора, книги Пророков и Псалмы, а также предметы и вещи, предназначенные для углубления знания и благочестия. Наряду с библейскими книгами у терапевтов были составленные основателями секты книги, посвящённые аллегорическому толкованию Писания.
Шесть дней в неделю терапевты жили отдельно друг от друга и искали мудрости в уединении, не выходя из своих домов. В субботу мужчины и женщины собирались в общем святилище, разделённом на мужскую и женскую часть. Там они слушали проповедь старейшего и наиболее сведущего в учении члена секты, затем участвовали в совместной трапезе, которая состояла из родниковой воды, простого хлеба с солью, иногда с иссопом. Согласно Филону, терапевты почитали число 7 и его квадрат (49), однако наиболее священным у них считалось число 50. Соответственно, каждый пятидесятый день (ср. Юбилейный год) отмечался особым торжественным собранием членов секты, а предшествующая ночь – всенощным праздничным бдением. Облачённые в белые одеяния, с просветлёнными лицами терапевты собирались на совместную молитву. После молитвы они занимали свои места в соответствии со сроком вступления в секту и внимательно слушали слова председательствующего, который обсуждал философские вопросы, проистекающие из Священного Писания, или отвечал на вопросы, поднятые кем-либо из присутствующих. Затем следовали совместная трапеза (см. выше) и «священное бдение», включавшее пение благодарственных псалмов и танцы в подражание танцу Моисея и Мирьям (Исх. 15). Праздник длился до зари, затем члены секты встречали восход, обратив лицо к востоку, воздев руки и вознося молитву о ниспослании светлых дней и познания истины.
Как и ессеи, терапевты не оставили заметного следа в еврейской духовной жизни. Однако возможно, что образ жизни общины терапевтов послужил прототипом христианского монашества. На этом основании некоторые из раннехристианских авторов полагали, что терапевты были христианским орденом, однако современные исследователи видят в терапевтах радикальное течение в иудаизме, возможно, отпочковавшееся от ессеев.
Как полагают исследователи, терапевты представляли собой группу ессеев, которая переселилась в Египет, спасаясь от гонений в нач. I в. до н. э.
Сторонники отождествления терапевтов с ессеями понимают слово ‹терапевты› как греческий перевод арамейского слова ’asayya’ ‘врачи’, от которого, как полагают, произошло и название «ессеи».
[XVIII]См. Philo, De vita contemplativa, ed. Conybeare, p. 119.
5
Подобно всем своим духовным собратьям – христианам или мусульманам – еврейские мистики не могут, разумеется, отрицать того, что соотношение между мистическим созерцанием и основными событиями человеческой жизни и мысли носит в высшей степени парадоксальный характер. Но в каббале эти парадоксы мистического духа часто принимают необычную форму. Остановимся, например, на отношении мистиков к феномену речи, одной из фундаментальных проблем мистической мысли на протяжении веков. Как выразить посредством речи мистическое знание, по самой своей природе относящееся к сфере, из которой изгнаны речь и слово? Как описать в адекватной словесной форме протекание интимнейшего процесса соприкосновения индивидуума с Божественным? И всё же стремление мистиков к самовыражению общеизвестно.
Они не устают сокрушаться по поводу абсолютной неспособности языка выразить их истинные чувства, но это не мешает
[10]Ср. красноречивое рассуждение Мартина Бубера по этому вопросу во введении к его антологии Ekstatische Konfessionen,1909.
Если сравнить труды еврейских мистиков с мистической литературой других религий, то можно отметить одно существенное отличие – отличие, которое в какой-то мере затруднило понимание сокровенного смысла каббалы и даже помешало такому пониманию.
Совершенно ложно предположение, что религиозный опыт каббалистов лишён того, что, как мы могли убедиться, составляет сущность религиозного опыта всех других народов в различные эпохи. Экстатический опыт, встреча с абсолютно Сущим в глубинах своей собственной души – как бы иначе ни угодно было обозначить цель мистической ностальгии – были так же присущи наследникам раввинистического иудаизма, как и другим мистикам. Могло ли это быть иначе, если речь идёт об одном из первичных и главных побуждений человека? Вопреки этому существует неодолимо сильное нежелание описывать в ясных выражениях эти в строгом смысле мистические переживания. Не только формы описания их различны, но и отсутствует желание описывать их и делиться знанием о них, или, если такое желание имеется, то оно уравновешивается другими соображениями.
Известно, что автобиографии великих мистиков, пытающихся обобщить свои внутренние переживания в непосредственной и субъективной манере, служат украшением мистической литературы. Эти мистические исповеди при всей своей противоречивости не только являются наиболее ценным материалом для понимания мистики, но многие из них – также подлинные перлы изящной словесности. Однако каббалисты не были любителями мистической автобиографии. Они стремятся изобразить сферу Божества и другие объекты созерцания в безличной форме, как бы сжигая за собой мосты, приведшие их в этот мир. Они гордятся своей объективностью и питают глубокое отвращение к саморекламе. В богатстве словаря они нисколько не уступают другим авторам автобиографий. Создаётся, однако, впечатление, что их как бы сдерживало чувство стыда. Иногда попадаются документы интимного и личного характера, но примечательно, что они встречаются почти всегда в рукописях, и едва ли сами авторы согласились бы на их публикацию. Каббалисты осуществляли своего рода добровольную самоцензуру, сводившуюся к вымарыванию некоторых отрывков слишком интимного характера в рукописях или во всяком случае к тому, чтобы эти сочинения не публиковались. В дальнейшем я вернусь к этому вопросу и приведу несколько показательных примеров такой самоцензуры [XIX] . В целом же я склонен полагать, что одна из причин этого нежелания сообщить слишком личный характер самовыражению кроется в том, что евреи сохраняли необычайно острое чувство несовместимости мистического опыта с идеей Бога как Творца, Царя и Законодателя. Очевидно, что отсутствие автобиографического элемента служит серьёзной помехой для понимания психологического аспекта еврейской мистики, ибо для такого понимания прежде всего необходим автобиографический материал.
[XIX]См. первый и последний разделы четвёртой главы.
В общем же можно утверждать, что на протяжении длительной истории каббалы встречается поразительно мало каббалистов, чьи учения и труды носили бы отпечаток сильной личности. Исключением из этого правила были люди, возглавившие после 1750 года хасидское движение. Отчасти это вызвано личной сдержанностью, характерной, как мы видели, для всех еврейских мистиков. Не менее существенно и то, что наши источники оставляют нас в совершенном неведении относительно личностей многих каббалистов, в том числе авторов, пользовавшихся огромным влиянием, чьи доктрины имело бы смысл изучать в свете биографического материала, если бы тот был нам доступен. Довольно часто источники того времени даже не упоминают их имён! Нередко также сохранялись только такие мистические трактаты и книги, на основании которых трудно или невозможно составить мнение об авторах как личностях. Исключения из этого правила весьма немногочисленны. Из сотен каббалистов, чьи сочинения нам известны, едва ли наберётся десяток, сведения о которых не исчерпывались бы несколькими малозначительными фактами, да и эти факты мало что дают нам для понимания их как личностей, если вообще что-нибудь дают. Сказанное относится, в частности, к Аврааму Абулафии (XIII век), Ицхаку Лурии (XVI век) и в позднейший период – к великому мистику и поэту Моше Хаиму Луцато из Падуи (умершему в 1747 году), чей пример типичен для обрисованной мною здесь ситуации. Несмотря на то, что мистические, назидательные и поэтические произведения Моше Хаима Луцато занимают несколько томов и многие из них опубликованы, истинная личность автора оставалась настолько в тени, что о нём почти ничего не было известно, кроме имени, пока в результате обнаружения и публикации доктором Шимоном Гинзбургом его переписки со своим учителем и друзьями не был пролит яркий свет на эту замечательную фигуру [XX] . Будем надеяться, что со временем будут «открыты» и другие великие еврейские мистики, о которых нам известно ещё очень мало.
[XX]Шимон Гинцбург, Рабби Могие Хаим Ауцато у-вней доро(Тель-Авив 1937).
Во-вторых, я пришёл к тому выводу, что каббала отличается своим необычайно положительным отношением к языку. Каббалисты, расходившиеся почти во всём остальном, были едины в том, что видели в языке нечто более ценное, чем несовершенное орудие общения между человеческими существами. В противоположность теории языка, господствовавшей в Средние века, они видели в языке иврит, святом языке, не просто средство для выражения определённых мыслей, не язык, порождённый соглашением и носящий чисто условный характер. Язык в своей чистейшей форме, то есть язык иврит, по мнению каббалистов, отражает фундаментальную духовную природу мира. Иными словами, он обладает мистической ценностью. Речь доходит до Бога, потому что она исходит от Бога. В человеческой речи, которая, по крайней мере на первый взгляд, носит исключительно познавательный характер, отражается созидательный язык Бога. Всё творение – и это важный принцип большинства каббалистов – для Бога есть лишь выражение Его сокрытой сущности, начало и конец которой заключаются в наречении Себя самого именем, святым именем Бога. Это вечный акт творения. Всё сущее есть лишь выражение языка Бога, и что может в конце концов возвестить откровение, если не имя Бога?
Я вернусь к этому вопросу в дальнейшем. Здесь же я хотел бы отметить это своеобразное толкование, эту восторженную оценку языка, при которых он и мистический анализ его считаются ключом к сокровеннейшим тайнам Творца и Его творения.
В этой связи интересно задаться вопросом: что общего в отношении разных мистиков к некоторым другим ценностям и явлениям, как, например, к интеллектуальному познанию и в особенности к рационалистической философии или, если привести пример из другой области, к проблеме индивидуального бытия? Ибо, в сущности, мистика, начинающаяся как религия индивидуума, затем переходит к растворению Я в высшем единстве с Богом. Она, пользуясь платоновским термином, постулирует самопознание человека в качестве наиболее верного пути к Богу, раскрывающему Себя в глубинах человеческого Я. Поэтому мистические тенденции в иудаизме, как и в других религиях, вопреки их строго личному характеру, часто вели к образованию новых социальных групп и общностей: проблема, к которой мы вернёмся в конце книги. Йозеф Бернхарт, один из исследователей мистики, справедливо заметил: «Сделал ли кто-нибудь больше, чтобы вызвать историческое движение, чем те, кто ищет и провозглашает недвижимое?» [XXI]
[XXI]Joseph Bernhart, Zur Soziologie der Mystik в Sueddeutsche Monatsbefte, vol. 26, (1928), p. 27.