Осознание
Шрифт:
– А что с водой там? Ведь она тоже заражена. Она же потом в реку попадает… А люди пьют ее. И не только люди.
Не выдержал Вовка. Он очень тихо, как всегда, когда на что-то злился, спросил у этого болтуна:
– Слушай, ты же карту видел? Да?
– Ну.
– кивнул Санек.
– Так скажи мне чудак-человек… Где ты на ней хотя бы ручей увидел не говоря о реке? Санек заткнулся, и я облегченно скинул ему свои последние карты.
– Я все. Без меня доигрывайте. Кому-нибудь кофе принести из бара?
– Мне не надо.
– сказал второй водитель. Остальные тоже отказались
– Я хочу отыграться!
– заявил тот, вылезая из-под столика.
– В следующей жизни.
– со смехом заявил ему Вовка.
– Да вы, блин, с Фрицем сговорились.
– Возмущался почему-то второй водитель.
– Коха вообще играть не умеет!
– с честными глазами заявил Вовка и я кивнул.
– Да-да. Я вообще ваши картинки первый раз в жизни вижу. Так что сговорится со мной нельзя.
– сказал я и поставил перед Сашкой его кофе.
Олег и другие ребята никого не стесняясь заржали и водила с механиком только головами покачали.
Больше в карты не играли. Отхлебывающий кофе Сашка докопался до Вовки, как тот попал на работы и Владимир неохотно рассказал про свои художества на стенах высотных домов.
– Так что же среди нас ни одного настоящего уголовника нет?
– толи обиженно, толи изумленно спросил Сашка. Я, скривившись, сказал:
– А тебе что? Зоновских порядков не хватает? Стушевавшись, Сашка помотал головой, и Олег ему объяснил:
– Настоящий уголовный элемент на такие работы не берут. А нас… так скажем, неудачников, берут при условии, что мы не побывали в зоне до этого. То есть, как это сказано в программе реабилитации: не прониклись духом уголовного сообщества. Нас сразу после суда ловят и дают шанс на нормальную жизнь. Я лично благодарен.
– Да я тоже… - сказал как-то смущенно Санек и добавил: - Просто странно. Я же все-таки за убийство осужден.
– По неосторожности.
– поправил его Серый.
– Как и я.
– Не важно.
– уверенно уже сказал Сашка.
– Убийство есть убийство. Я разозлился на этого придурка и прошипел:
– Слушай, прекрати нам мозги иметь! Хорошо? Я такой демагогии еще в СИЗО наслушался. От следака да психолога.
– Так ты же не за это сидишь.
– удивился механик и даже Олег посмотрел на меня изумленно.
– Не за это.
– кивнул я.
– Я по политике. Но каждый день я такого наслушивался. Меня допрашивали, кто из наших убил стукача ментовского. И было это преднамеренно или нечаянно. Кстати на меня хотели повесить. Не получилось. Я в тот день в Нарве листовки расклеивал… Олег спросил, указывая на меня и Вовку:
– Так вы в одной команде были что ли, горе подрывники? Помотав головой, Вовка ответил:
– Неа, он из пикермена.
– А ты?
– А он обрядник.
– сказал я за приятеля.
– Один черт.
– уверенно заявил мех, но Вовка ему пояснил:
– Понимаешь, они, типа, воинствующие болтуны.
– сказал он кивая в мою сторону - А мы болтуны пацифисты.
От такого определения даже я улыбнулся. Заключение и суд во многом изменили наше понимание мира, с которым мы пытались бороться, и который желали как-то изменить. На все то, чем жили до задержания, мы теперь посматривали с легкой ностальгической улыбкой. Каким смешным теперь казались наши листовки по сравнению с многовековыми институтами власти. Какими маленькими мы оказались по сравнению с жерновами Системы. Но Система, следуя своим же законам, нас пощадила и дала шанс не исчезнуть в лагерях и на долгих работах на юге. Она дала нам шанс и мы искренне пытались быть благодарными ей. Я, к примеру, в то время верил, что, вернувшись в нормальную жизнь, я приеду к родителям и даже под автоматами больше не займусь глупостями, которыми занимался раньше. То через что я прошел, а главное то, что меня миновало, дали мне разума, чтобы оценить прелести моей жизни до всего этого дерьма.
В Погребне мы сошли на платформу и нос к носу столкнулись с патрулем. Конечно, нам пришлось доставать наши увольнительные и карточки. До увольнительной одного из водителей хотели было зацепиться, но, подумав, отпустили. Ведь ясно же что мы в массовом увольнении, налегке и явно ничего плохого пока не задумываем.
На площади перед вокзальчиком мы с Вовкой расстались с остальными и, прыгнув в монорельсовый трамвайчик поехали давно проторенной дорогой к Светке.
Моей подруги дома не оказалось и я, своим ключом открыл дверь. Вошли, сразу чайник поставили. Залезли в холодильник, нашли сыр и наделали бутербродов.
– Я к компу пошел.
– сказал Вовка и забрав заготовленные им бутерброды смылся с кухни первым заняв Светкин компьютер.
Я дождался, пока закипит чайник, и налив нам по кружкам кофе потащил их к Вовке.
– Чего пишут?
– сходу спросил я, зная, что первым делом он ползет на альтернативные новостные ленты. Он ответил не сразу. Что-то внимательно прочитав, он пояснил, почесав висок:
– Да наши все никак не могут решить давить восстание за Черной или оставить все как есть. Мол, сами в блокаде передохнут. Правительство не одобряет больше активные боевые действия там. Боятся больших потерь в лесах.
– Помнишь сержанта в лагере?
– спросил я.
– Ага, а что?
– Он на Черной воевал.
– сказал я отпивая горячий кофе.
– Когда он нас вез на вокзал, то рассказывал подробненько так, с чувством, что там творится.
– И чего рассказывал?
– спросил Вовка скорее механически, чем серьезно интересуясь. Он был погружен в потоки текста и иллюстрации. Пожав плечами, я рассказал:
– Их боевики даже газами, говорит, травили. Зарином. Кивнув, Вовка сказал:
– А наши их типа ничем не травили… Травили. Как тараканов из лесов выкуривали. Хрен что получилось. Что же тут удивляться, если они в ответ самопальным зарином залили наших горе-вояк. Не желая продолжать эту крамольную тему, я спросил: