Осторожно: злая инквизиция!
Шрифт:
Вот только что он был рядом, и я думала о том, как бы половчее доказать ему, что он козел, а ведьма — заинька, и о том, что бюст весьма выигрышно виднеется в вырезе футболки, а от инквизитора приятно пахнет чистой кожей и едва ощутимо — парфюмом, и еще вертелся в голове рой других весьма бодрых мыслей.
А стоило мне вытянуться на постели, стало… тревожно. Маятно. По телу волной пробежала дрожь запоздалого страха.
А если бы со мной не было инквизитора? Если бы преступник и правда меня похитил и держал бы в каком-нибудь подвале про запас, как живую консерву?
Ты, детка, второй раз не защитила себя.
Где-то ходит охотник на ведьм, от которого ты дважды не отбилась.
Зашебуршились в углах признаки старых неудач.
Выглянули из щелей страхи.
Пауки завозились где-то в своих паутинах, безмолвно суча лапами, плетя свои бесчисленные липкие нити, ожидая, когда в них влетит глупая ведьма…
И прабабка Ганна попеняла из глубин памяти: учиться надо было лучше, внученька!
Бабка Ганна бы на моем месте — да-а-а… Она бы этого ублюдка уже тоненьким слоем на хлебушек мазала и по кусочку жевала. Шутка ли — две войны, фашистская оккупация…
И баба Тоня. Да ее до сих пор весь город как вспомнит — так вздрогнет, оглянется и через плечо поплюет. Такая ведьма себя бы в обиду не дала. Не позволила бы загнать в квартиру, как испуганную зайчиху. Не сидела бы в своей спальне, трясясь от страха.
Поняв, что лежу, забившись под одеяло прямо в одежде, я волевым усилием взяла себя в руки.
Нет уж, так дело не пойдет.
Я, Ксения Егоровна Свердлова, ведьма. Первая в своем поколении. Тридцать третье колено в своем роду.
Футболка полетела в одну сторону, джинсы в другую, белье улетело следом за одеждой.
Я властна над своими кошмарами, а не они надо мной.
Безумный комплект, купленный по цене крыла от самолета в минуту душевной слабости и помрачения рассудка (черное кружево без косточек и стыда, бретели крест-накрест и та степень прозрачности, когда для воображения место еще есть, а для сомнений — нет).
И никаким страхам не свести меня с ума!
Диван прогнулся под весом хозяйки.
Я наклонилась к спящему инквизитору…
А в следующее мгновение меня молниеносно скрутили и подмяли под себя. Внизу живота сладко дернуло, но это не совсем то, что я имела в виду.
— Что ты тут делаешь?
Без малейших признаков осознания, на чистых, кажется, рефлексах Макс быстро и уверенно изучил мои руки — пустые, сюрприз! — пустил поисковый импульс по телу, проверяя на спрятанные заготовки волшбы…
И, кажется, очнулся, повторив уже осознанней:
— Что ты тут делаешь?
А меня отпустило. Вот в тот самый момент, как он спросонок и по въевшейся инквизиторской привычке едва не свернул невинной ведьме шею, страхи мои рассосались.
— Ты знаешь, секса очень хочется, — абсолютно искренне призналась я, испытывая злорадное и почти эротическое удовольствие от его растерянности.
Несмотря на то, что с виду в инквизиторе — кожа, кости да пара километров жил, он был тяжел.
Вес, прижавший меня к пружинам родного дивана, был приятен.
Твердое, настороженное тело. Горячее. Напряженное. Жесткая рука на моем горле, готовая в любой момент…
Мое тело отзывалось на эту опасность и эту мысль сладкой дрожью.
Я прогнулась и потерлась животом о плоский мужской живот.
Качнула перед его носом грудью в бесстыдном черном и прозрачном.
— Ты бы определился, ты меня душишь или имеешь? — миролюбиво попросила я. — А то мне знать надо, я тебе отпор даю или просто даю…
Сверху затряслись от смеха.
Дожидаясь, какое он примет решение — я к любому готова, если что, — я тайком потерлась своим коленом о его.
Внутри мартовской кошкой заурчала оголодавшая ведьма: хор-р-рошо-о-о!
А потом легкий укус в шею пустил предвкушающую дрожь по груди и ниже. Дал понять, какой он сделал выбор.
Когда он потерся лицом о грудь, царапнув нежную кожу утренней щетиной, я испугалась, что кончу только от этого — такой сладострастной молнией прошило меня от макушки до самого причинного места.
Вес сверху распределился по мне уже иначе: до этого господин Подозрительность пахом к моей промежности не прижимался.
Ну и зря, ну и дурак — сразу бы убедился, до чего же это приятно!
А еще приятно — когда руки скользят по груди, по плечам, и одна утекает на бедро, а вторая ложится на затылок…
Целоваться с ним — это когда наждак щетины и шелк языка нравятся одинаково. Когда хватаешь губами его губы, верхнюю, нижнюю, по очереди, и пьешь, пьешь ответный поцелуй, как воду, как силу, как душу, — и отдаешь в ответ свое покорно.
Бери! Все отдаю, ничего не жалко!
И когда его пальцы проникают под белье, я только выгибаюсь в ответ, хотя внутри все вопит от ликования и восторга: вот оно!
Мама-мама-мама, как же хорошо!
Мужские пальцы исследуют, что нравится моему телу: гладят, перебирают, теребят — и каждое удачное движение я встречаю укусом в плечо, который сама же зализываю. Сладкие игры, игры-знакомство, в которых нет ничего правильнее, чем уступить, потому что проиграть — невозможно. Можно только сойти с ума от дразнящего чувства, что обещает разрядку, и обманывает, растягивая и усиливая удовольствие.
Нижнюю часть полностью окупившего себя комплекта с меня стаскивают при моем активном содействии, я извиваюсь и взбрыкиваю ногами, потому что — трусы в такой момент наш злейший враг! Бюстгальтер пока держится: Макса от этих кружев, очевидно, прет, что наполняет меня сладким женским самодовольством. Он его лижет и сосет с такой целеустремленностью, что, кажется, сожрал бы — вместе с содержимым.
И он кусается. Кусается! И на каждый укус я загоняю ногти ему в спину. Потому что — сам виноват и потому что — нравится.