Остров флотской чести
Шрифт:
– Сейчас, сейчас все увидим и узнаем, – Егоров невидяще посмотрел на подполковника как-то не по-хорошему сверкающими глазами и тут же обратился к стоявшему рядом Боцману: – Ты не стой столбом, а давай их в мою каюту тащи! Ну что, господа военные, приглашаю вас на просмотр – сейчас вскроем ящики и все увидим… Господи, помоги – пусть там окажется именно то, что мы искали!
Вскрывать ящики пришлось резаком, потерянным Водолазом во время нападения акулы и заботливо поднятым на борт хозяйственным мичманом. Когда все три крышки были взрезаны, Орехов, выполняя нетерпеливую просьбу босса, поддел первую ножом. Взглядам присутствующих предстал деревянный ящик – судя по тщательно пригнанным доскам, водонепроницаемый. Еще несколько движений – на этот раз топориком, взятым с противопожарного щита, – и в сторону была отложена и деревянная крышка, под которой обнаружились брезент и несколько слоев вощеной плотной бумаги. Подполковник отвернул последний упаковочный лист, и из ящика хлынул самый настоящий поток искристо-радужного света, исходившего от алмазов, рубинов, изумрудов и прочих драгоценных камней, лежавших поверх желтоватой груды тусклых золотых монет…
Орехов никогда не уставал поражаться тому, что самые вроде бы обычные человеческие руки могли создавать такие «штуки», как картины Рафаэля и Поленова, храм Василия Блаженного и деревянные кружева Кижей, изумительное по красоте и качеству отделки оружие, да те же фантастические работы мастеров, ставивших клеймо «Фаберже»! Если архитектуру назвали «музыкой, застывшей в камне», то как называть сказочные цветы, сработанные ювелирами? Может быть, детскими цветными снами, ожившими в игре капель чистейшей росы, которые язык не поворачивается назвать камнями? Цветная радуга, чистая вода, играющая голубовато-солнечными лучиками… «Хотя какая там чистая! Эти камушки небось столько крови видели, что… – вдруг подумалось подполковнику. – Так что, если и радужный тут свет, то все-таки свет недобрый».
– Ты только глянь, Скат… – Орехов бережно держал на ладони изящную изумрудную стрекозу, замершую на поблескивающем капельками алмазной росы листочке. Казалось, еще мгновение – и стрекоза встрепенется и улетит в летний полдень, чтобы вновь беззаботно порхать над сонной гладью старого пруда, заросшего камышом и хрупкими белыми лилиями. – Сразу видать работу «людей с раньшего времени» – неторопливый век и красота на века…
– У нас сейчас другой век! – раздался за спиной подполковника голос Егорова, и тут же грянул выстрел – прямо-таки громоподобный в замкнутом пространстве маленькой каюты…
За ничтожную долю секунды до выстрела Орехов успел рыбкой нырнуть в сторону и вперед, умудряясь в полете извернуться и с молниеносной быстротой дважды дернуть рукой с зажатым в ней ножом…
…Катков окинул взглядом каюту, по которой расплывалась едкая вонь сгоревшего пороха. Зрелище было малоприятным: в разных углах каюты в неудобных, свойственных почему-то только мертвым, позах лежали Егоров и Боцман. У обоих в горле торчали рукоятки боевых ножей, из-под которых тонкими струйками змеилась темная кровь. В руке профессора все еще был крепко зажат пистолет, из которого Егоров и пытался застрелить Орехова, а рядом с неловко откинутой правой рукой Боцмана лежал помповый дробовик – бородач нажать на курок, к счастью, так и не успел.
– Ну ни хрена себе, сходил за хлебушком… – немного растерянно выдавил Тритон, но тут же добавил обеспокоенным тоном: – Командир, у тебя же кровища хлещет! Он что, задел тебя?
– Нет, это я сам себя за щеку цапнул! – огрызнулся Орехов, прижимая к скуле окровавленный платок. – Старею – зацепил-таки, падла…
– Не, командир, до старости тебе еще шлепать и шлепать, – трогая ногой мертвую тушу Боцмана и поднимая ружье, негромко возразил Скат. – Два броска, два трупа – совсем неплохо. Ну а теперь расскажи нам, убогим, что это было?
– А сам не врубаешься? – совершенно непочтительно фыркнул мичман и ткнул пальцем в ящик, где по-прежнему мирно поблескивали драгоценные камни. – Эти ребята из-за поганых бронзулеток нас только что кокнуть хотели! Ха, я стою, значит, на барахло это любуюсь, как баран на овцу… Ну и сука же наш босс! Был… Командир, а как ты догадался, а? Ну что они нас решили того…
– Тоже мне бином Ньютона! – Орехов швырнул под ноги вконец намокший платок и требовательно протянул руку в сторону капитана: – Слав, платок есть? Дай-ка! Книжки в детстве я про пиратов любил. А там всегда самая хрень как раз и начиналась в тот момент, когда лихие ребята вокруг сундука с золотом собирались…
Да стоило только в сумасшедшие глаза нашего профэссора посмотреть, и сразу все стало ясно – делить пиастры он ни с кем не собирался и нас с первого же дня знакомства приговорил!
– И что теперь? – Тритон, имевший о биноме еще более смутное представление, чем о первом императоре из китайской династии Мин, настороженно прислушался и кивнул в сторону запертой двери каюты: – Сейчас капитан нашего крейсера припрется, а тут два очаровательных трупа – один даже с бородой! И повесят на нас убийство века. Викторович, я в тюрягу не хочу – ну нет у меня настроения, понимаешь! Так что?
– А ничего! – мрачно ответил подполковник, щелкая зажигалкой и поднося язычок огня к зажатой в губах сигарете: – Сейчас акул нашими злодеями вдоволь накормим по вашему морскому обычаю и по новой делом займемся.
– В смысле? – Катков вопросительно посмотрел на командира, шумно выдохнувшего целое облако синеватого дыма.
– В смысле океаны-моря решетом вычерпывать и спутник искать! – Орехов зло и затейливо выругался, на что Скат и мичман переглянулись и уважительно покивали, поскольку таких красивых песен из уст командира еще ни разу не слышали. – Научно выражаясь, обнулим спидометр. Или… Детскую сказочку про мочало знаете? Вот и мы начнем все сначала…
18
Территориальные воды о. Сент-Люсия, август 2011 года
Не вчера сказано мудрыми, что человек с удивительной быстротой привыкает ко всему – даже к вещам, которые еще вчера казались ему совершенно невообразимыми. Чисто теоретически каждый из нас может попасть, например, в тюрьму или на больничную койку. И там через весьма короткий срок приходит понимание, что и за колючей проволокой, и в унылых палатах, пропитанных запахами лекарств, живут люди. Живут и даже умудряются находить в откровенно невеселом существовании какие-то приятные моменты. Кто-то радуется глотку чифиря и забористой папироске, кто-то – вечерней партии в шашки-шахматы с соседом.
Санитар привыкает к малопривлекательному виду мертвецов в морге, для солдата становится обыденностью окровавленный труп, оставшийся на поле боя. Принято считать, что первый убитый оставляет в душе солдата неизгладимый след. Может быть, и так, но на войне за первым следует второй, третий – и так до конца, до последнего выстрела. Или до тех пор, пока пуля достанется не врагу, а тебе. И в какой-то момент человек с автоматом в руках просто привыкает к тому, что, в конце концов, война – такая же работа, как и любая другая. Просто потяжелее, поопаснее и погрязнее, чем прочие. Да, война – это страшно, но и она является всего лишь частью жизни людей. Еще точнее – это другая жизнь, малознакомая обывателю, но слишком хорошо известная тем, у кого в руках оружие, а на плечах погоны.