Остров надежды
Шрифт:
— С чем это, отсталым? — насторожился Иерок.
— Я ничего не хочу тебе советовать, поступай, как тебе велит совесть, но не трогай лаг… [7]
Лицо Иерока вытянулось от удивления.
Вчера поздно вечером, когда, как ему показалось, на корабле все уснули и только огнедышащая машина без устали работала в чреве трюма, толкая большой железный пароход с ярангами, он осторожно пробрался к левому борту, чтобы одарить морских богов из тех запасов, что выдал им Ушаков. На небольшое деревянное блюдо он накрошил табак, кусочки крепкого русского сахара, насыпал горсточку муки. И все это бросил в море возле того инструмента, похожего на часы, от которого за борт убегала веревка. Лаг так заинтересовал Иерока, что он решил вытащить его и посмотреть, что же там на конце. Быть может, это таинственный дух белого человека, охраняющий корабль? Иерок взялся за сырой металлический трос и принялся осторожно тянуть. Но что-то там сопротивлялось, дергалось на конце. И вдруг он испугался, быстро отпустил трос.
7
Лаг — прибор для измерения пройденного судном расстояния.
Постояв возле крутящегося приспособления, на циферблате которого выскакивали цифры, Иерок перешел к другому борту. Вдоль железной стены парохода кипела вода, и порой казалось, что огромный корабль стоит на месте, а океан несется мимо него с бешеной скоростью и все удаляет и удаляет от «Ставрополя» бухту Провидения, покинутый навсегда Урилык, древнюю Уназикскую косу, Янракеннотский мыс, остров Аракамчечен, знакомую, хорошо обжитую землю, где на приметных холмах еще можно различить кости ушедших в другую жизнь сородичей.
Говоря Ушакову о том, что если принято решение, то надо идти вперед, Иерок успокаивал и самого себя, потому что знал, рано или поздно люди спросят его: ради чего ты позвал нас? Где эта волшебная жизнь, тот сказочный остров надежды, где всего в изобилии?.. Но ведь на самом деле такой земли, такого острова нет. То есть именно такой, какой описывало воображение сказочника, измученного мечтой об облегчении своей участи, закопченного горем от бесчисленных потерь, сытого и тепло одетого только в мечтах. Да, быть может, на острове Врангеля и вправду есть и морж, и белый медведь, и нерпа водится в прибрежных полыньях, но все надо будет добывать своими руками, ничто не пойдет само собой на острие гарпуна, на наконечник копья.
Заметно убывала светлая ночь. И наступил час, когда на море опустилась густая темнота, и на небе вспыхнули знакомые созвездия.
Иерок взглянул на них и почувствовал в груди волнение, что всегда охватывало его при виде этих загадочных светящихся точек, причудливых рисунков созвездий, в которых угадывались картины жизни, застывшие события, приводимые в живое движение лишь воображением наблюдателя. Небесная жизнь имела свой центр — Полярную звезду, и можно было узнать, далеко ли до восхода солнца. Но было и другое в загадочном мерцании, в блеске звезд, которые не гасли, как иногда говорили, а продолжали беспрерывно светить, только на время затмеваясь великим дневным светилом, главным хозяином неба — Солнцем.
В древних сказаниях в том межзвездном пространстве проходила другая жизнь, отличная от земной, хотя и там, в небесной жизни, ушедшие в нее занимались такими же делами, что и на земле: женились, выходили замуж, охотились, бегали и даже ложились спать в теплом звездном пологе. Какой смысл в этой двойственной жизни, Иерок никак не мог уразуметь. Он верил в высший разум, в Неведомые силы, которые руководили всем круговоротом жизни на земле, в море и в небе, следуя своим собственным целям и намерениям. Нетрудно было понять, что у тех Неведомых сил свои собственные дела и задачи, часто не совпадающие с заботами и нуждами человека. Ибо если бы те Силы и вправду были милосердны и обладали чувством справедливости, то на земле давным-давно наступило бы благополучие и не было бы никакой нужды в двойственной жизни. Люди, что, сбросив земную оболочку, уходили сейчас в звездный мир, оставались бы на земле, где, если бережно и разумно использовать богатства моря и тундры, места хватит на всех… Да, но ведь человек старится, дряхлеет и умирает… И не только человек, но и животные и растения… Ну и пусть! Зачем людям уходить так далеки? Они могли бы обитать где-то поблизости, чтобы при нужде можно было запрячь упряжку и поехать проведать предков, погибших друзей…
Сейчас, когда суета, связанная с отъездом, немного утихла, в голову стали приходить разные мысли, сомнения… Правильно ли он поступил, согласившись покинуть родной Урилык? Иерок хорошо знал своих земляков, и, проходя мимо тех, кто наконец-то получил возможность всласть накуриться, напиться хорошего чаю с крепким и вкусным русским сахаром, до отвала наесться моржового мяса и белых лепешек, жаренных на нерпичьем жиру, он читал в их глазах немой вопрос — а что будет дальше? Ну, можно наесться и напиться чаю, выспаться вдоволь, а что дальше?
Те, кто ушли в иной мир, оставили Иерока наедине со множеством неясных, неразрешимых вопросов, на которые, как ни ищи, нет ответа. Иерок знал те самому малопонятные слова, с которыми нужно было обращаться к Неведомым силам. Были действия, наполненные затаенным смыслом, их нужно исполнять, не вникая в суть. Толкование ответа целиком и полностью зависело от умевшего вопрошать и слушать. Иерок, положа руку на сердце, мог только самому себе признаться в том, что почти все, что он говорил от имени Неведомых сил, подсказывалось его собственным опытом и интуицией. Еще ни разу не удавалось ему получить Свыше какой-либо внятный ответа Иерок умел и камлать, доводя себя до исступления, и тогда ему даже чудились какие-то голоса, но собственный разум убеждал, что это всего лишь игра воспаленного воображения, тем более что дурная веселящая вода приводила в подобное состояние куда быстрее и проще, нежели многочасовое изнурительное камлание в тесном и темном пологе.
И все-таки Неведомые силы были. Во всяком случае, с ними надо жить в мире и согласии, не лениться иной раз принести им жертвы, исполнить полагающийся обряд. Они могли отозваться и добротой, и Иерок даже знал, где, в каких местах вокруг Урилыка легче было общаться с ними. Он нашел эти места сам, открыл их, бродя возле селения в поисках ответов на мучившие его вопросы.
Вот и сейчас в густой, как моржовая кровь, темноте ему хотелось услышать Свыше хоть малый намек на одобрение его решения, но он ничего не слышал и ничего не чувствовал, кроме тревоги собственного сердца.
Рано утром четвертого августа прошли Уэлен. В молодости Иерок бывал в этом большом селении, где вместе жили чукчи и эскимосы. Сюда издревле в летнюю пору со всего побережья люди съезжались на песенно-танцевальные состязания.
Но с Урилыка не ездили вот уже несколько лет. Не на чем, да и заботы были другие, не праздничные. Где-то здесь стоит яранга знаменитого певца и морского охотника Атыка, который славился по всем селениям, раскиданным на огромных пространствах от мыса Энурмин до выступа Канэгыргын, слава его гремела на островах Имаклик и Иналик, и даже на другом берегу Берингова пролива… А хорошо было бы сойти на берег, послушать Атыка и его сородичей. Да и у самого есть что спеть. Все эти дни в душе Иерока как бы сами собой рождались новые мелодии и складывались слова, тело мысленно повторяло движения в такт звучащему в его ушах бубну. Рождался новый эскимосский танец, Танец Прощания, Танец Надежды, который Иерок намеревался исполнить на берегу острова.
После Уэлена «Ставрополь» изменил курс на севере северо-запад. В воздухе похолодало, и иногда неведомо откуда с ясного, казалось, неба на палубу падали снежинки.
Пятого августа на горизонте показались черные скалы острова Геральд.
— Следующий за ним — остров Врангеля, — сказал Ушаков стоящему рядом с ним Иероку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Шестого августа «Ставрополь» подошел к острову Врангеля, голубовато-серой громадой видневшемуся за плотной стеной льда, охраняющего подходы к берегу. Ушаков все эти дни не уходил с капитанского мостика, вглядываясь в очертания земли, о которой он знал только из неточных схематических карт да словесных описаний. И вот она, эта земля, остров Врангеля, внешне мало отличающийся от северного побережья Чукотского полуострова.