Остров надежды
Шрифт:
Это было великое торжество жизни на тех широтах, которые издавна считались пустынными.
Самолет пронесся над водой и коснулся ее поверхности, постепенно замедляя движение.
Ушаков вопросительно посмотрел на летчика. Кальвиц протянул наспех нацарапанную записку: «Пара клыков была бы хорошей памятью о первом полете над Врангелем».
Ушаков осторожно вылез на левое крыло, стараясь не выронить фотоаппарат. Кальвиц пристроился с маузером на правой плоскости. Бортмеханик Федукин медленно повел по воде самолет, лавируя между отдельными льдинами. Моржей было столько, что только чудом поплавки не задевали увертывающихся, тревожно похрюкивающих животных. Они уже не казались такими спокойными, и сотнями теперь бросались со льдин в воду, поднимая каскады холодных брызг.
Раздались выстрелы. Ушаков сделал несколько снимков и увидел, как на одной из льдин остался лежать морж. Голова его поникла, и под ней расплылось алое пятно крови.
Причалив гидроплан, охотники выпрыгнули на лед. Кальвиц хотел сразу же отрезать моржу голову, но Ушаков попросил его повременить, желая сфотографировать добычу.
— Смотрите, сколько здесь зверья! — восхищенно воскликнул Кальвиц, принимаясь за разделку моржа. — Без мяса не будете.
— Это верно, — согласился Ушаков. — Но моржи уйдут к зиме. Нам надо успеть сделать запасы.
— И на запас хватит, — уверенно сказал Кальвиц. Он был заметно возбужден охотой.
— Смотрите, ребята, что это? — крикнул из кабины Федукин.
Кальвиц и Ушаков обернулись, и перед ними предстала удивительная, вызывающая ужас картина: к льдине, где они разделывали свою добычу и куда был причален самолет, плотной стеной двигалась многосотенная стая моржей. Она все увеличивалась и увеличивалась, потому что к ней присоединялись животные с других льдин. Глаза их налились кровью, и над водой возвышались огромные покрытые трещинами клыки. Один удар такого клыка по поплавкам гидроплана — и конец счастливому воздушному путешествию.
Несколько выстрелов в воздух вроде бы отпугнули моржей.
Но не прошло и нескольких минут, как они снова вынырнули совсем близко от самолета. Пришлось стрелять по ближайшим животным. Вода окрасилась кровью.
Вся эта поспешная, бессмысленная стрельба не нравилась Ушакову, и он стал поторапливать Кальвица. Не хватало еще, действительно, из-за глупого тщеславного желания похвастаться парой моржовых клыков оказаться в ледовом плену.
Наконец самолет снова разогнался по чистой воде, выбирая направление, и взмыл в воздух.
На обратном пути остров огибали с западной стороны.
Глядя вниз, Ушаков мысленно намечал тропы своих будущих экспедиций.
Вот и знакомая бухта Роджерс, яранги, строящийся дом… Дом, в котором предстоит, быть может, провести не один год.
Глядя на приближающуюся галечную косу, Ушаков чувствовал, как в душе у него поднимается радость — он возвратился домой, к привычному месту, к знакомым и близким людям.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Нанехак с утра до вечера была в хлопотах: она наводила порядок в своем жилище, помогала русским, варила мясо, разделывала убитых животных, снимала жир с моржовой кожи, заполняла им деревянные бочки, расставленные вдоль стен яранги.
Обилие моржей и другого зверя радовало людей.
Нанехак чувствовала себя причастной к новой жизни, которая создавалась здесь, на этом острове. Она уже поняла, что прошлое безвозвратно ушло, а впереди их ждет нечто, пока незнакомое, но непременно хорошее и счастливое.
Взять хотя бы отношение к ним белых людей. Павлов, тот, конечно, не в счет — у него и жена эскимоска, и сам он говорил, что среди его предков были анадырские чуванцы, смешавшиеся с русскими казаками. Другим был и Старцев, странный мужчина, не вызывающий ни симпатии, ни уважения ни у русских, ни у эскимосов, с которыми он породнился. А эти, с парохода «Ставрополь», и вправду новые люди, особенно Ушаков. Его слова о том, что все принадлежит народу, не расходились с делом, хотя первое время кое-кому показалось, что это означает — бери все, что тебе нравится.
Раньше Нанехак никогда не задумывалась о жизни: прошел день — хорошо, завтра будет новый. Если вчерашний день они были сыты и на следующий осталось немного мяса и жира, это и вовсе счастье. Только иногда она ловила себя на мысли, что та, Первая Женщина, вышедшая замуж за Кита, ничем особенным от нее не отличалась, когда не отделяла себя от ветра, от облака, от камней, евражек и волка — от всей природы, с которой сливаешься в мгновения глубокой задумчивости. Тогда ноги как бы сами несут тебя, а глаза вбирают солнечное сияние, отражающееся от земли, от моря, облаков, от сверкающих струй тундрового потока.
В последнее время Нанехак все чаще спускалась на берег и неотрывно смотрела на летающую лодку.
И когда Ушаков предложил ей полететь, как хотелось, чтобы это не было шуткой! Она тотчас мысленно представила себя высоко в небе, словно воочию увидела огромное, необъятное пространство океана, и даже птицы, казалось, летали далеко внизу — будто ползали по земле. А может быть, он всерьез предлагал? Глаза его, конечно, смеялись, Нанехак видела это, а вот в словах насмешки не было. Наверное, если бы не подошел отец, Нанехак махнула бы на все рукой и полетела бы с этим удивительным русским.
И еще одно заметила Нанехак. Ушаков обладал большой властью, несмотря на свою молодость. И капитан «Ставрополя», и «кожаные люди», владеющие летающей лодкой, — все подчинялись ему. Казалось бы, такой могущественный человек мог бы не надрываться, не носить тяжести, не помогать плотникам, строящим дом, не ходить по ярангам, интересуясь нуждами каждой семьи… Но на все это у умилыка хватало и сил, и времени. А по вечерам он долго не ложился спать. По тени, отражающейся на белой стене палатки, было видно: он что-то пишет.
Едва Ушаков улетел на самолете, Нанехак отчего-то сильно забеспокоилась: вдруг с ним что-то случится, вдруг летающая лодка столкнется с большой птицей, упадет на землю… Правда, Нанехак еще не видела такой огромной птицы, она была только в ее воображении, перекочевав из волшебных, полных чудесных превращений древних сказаний.
Когда Ушаков вернулся живым и невредимым, Нанехак почувствовала себя такой счастливой, что даже сама удивилась. Она не удержалась и принесла ему в палатку сваренную моржовую печенку, которую умилык очень любил.