Остров надежды
Шрифт:
— Насчет проклятия духов — разговор особый, — ответил русский. — Мы не будем продавать американцам оленей, а как бы возьмем с собой часть стада, как вы перегоняете его, когда собираетесь перекочевать на другое пастбище.
— Эскимосы никогда не были кочевниками, — решительно заявил Иерок и взялся за чашку с горячим чаем. Он долго пытался разгрызть крепкий кусок сахара и, когда это ему удалось, продолжил: — Для нас покинуть родной берег все равно что отрезать часть собственного тела.
— Я все понимаю, — согласился русский. — Но эскимосы, я знаю, — великий северный народ, который не боится пространства. Иначе как бы они могли жить там, где одно селение отделено от другого многими днями пути?
— Раньше нас было больше, и мы жили теснее, — возразил Иерок. — Рядом с Урилыком стояли селения Кивак, Секлюк, Эстихет… Теперь их нет.
— А почему нет? — подхватил русский. — Потому что нет еды, нет зверя, потому что голод…
— В этом ты прав, — кивнул Иерок, — трудные времена настали… Но даже в трудные времена кто покидает родину?
— Вы не покидаете родину, — стараясь говорить убедительно и спокойно, произнес русский. — Вы останетесь на своей земле. Ведь те, кто жили на этих Киваках, не все вымерли, многие переселились туда, где есть зверь, где есть охота… Разве не правда?
Иерок внимательно посмотрел на русского, переглянулся с Апаром и Павловым и кивнул:
— Правда…
— Люди пойдут за вами, товарищ Иерок, — сказал русский. — Они вам верят, верят вашему опыту, вашей мудрости. Я только хочу сказать, что пароход долго не может ждать. Вокруг острова Врангеля тяжелые льды, и чем раньше мы туда придем, тем легче нам будет высадиться… До свидания, мы еще поговорим с вами…
Русский встал, вслед за ним поднялся и Павлов.
Когда они ушли, в яранге долго стояла тишина. Лишь в костре порой потрескивал кусок древесной коры, пропитанный морской солью, и на огонь с шипением выплескивалась вода из закипевшего чайника.
— Что тут было? — тихо спросила Нанехак у мужа.
— Ушаков просит нас переселиться с ним, — ответил Апар.
— Куда?
— На остров…
— На какой остров?
— Говорит, есть такой необитаемый остров на севере, где непуганый зверь и нетронутые моржовые лежбища.
— Разве есть такая земля? — с недоумением спросила Нанехак, и недоумение ее было понятным: о счастливых островах изобилия говорилось только в легендах, в древних сказаниях, а в жизни их никто не встречал.
— Ушаков говорит — есть, — ответил Апар.
— Но как мы можем покинуть Урилык? — с болью в голосе произнесла Нанехак и вспомнила уже почти забытое происшествие с тем рыжим, который тянул ее на деревянную шлюпку…
Иерок допил свою чашку и серьезно сказал:
— То, что говорит Ушаков, не просто посулы… Чую, в его словах есть правда. Буду думать. Завтра надо дать ответ.
Иерок встал, снял со стены легкий посох и вышел из яранги, взяв направление на мыс, нависший над Пловерской косой.
Апар и Нанехак смотрели ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.
— А что ты сам думаешь о том, что сказал русский? — спросила Нанехак мужа.
— Боязно, — ответил Апар. — Кто знает, что там, на неведомой земле?
— Но он же сказал — такие же звери, моржи, тюлени, белые медведи… Уже середина лета, а тут, на Пловерской косе, пусто. Пусто и в море. Того моржа, которого убили позавчера, давно съели. Может быть, там и впрямь вдоволь еды?
— Кто знает, — нерешительно протянул Апар. — Может, нам лучше переселиться в тундру?
— Нет, в тундру я не пойду, — твердо ответила Нанехак. — Я не могу покинуть отца. У него ведь больше никого нет.
— Наверное, будет так, как скажет Иерок, — задумчиво произнес Апар.
Нанехак внимательно посмотрела на мужа. Он и впрямь был в растерянности и не мог сказать что-то определенное, не мог принять никакого решения.
— Может быть, тот остров надежды — из древней сказки? — тихо спросила Нанехак.
— Разве может сказка стать былью? — усмехнулся Апар.
— А вдруг такое все же случается? — тихо улыбнулась Нанехак. — Пусть редко, но бывает… Иначе какой смысл в сказках? Люди давным-давно позабыли бы о чудесах, и об острове надежды тоже… Может быть, остров этот там… Ведь все селение едет, и даже учитель Павлов, говорят, получил предписание от властей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
История полярного мореплавания вряд ли когда-нибудь видела такой причудливо нагруженный корабль, плывущий вдоль берегов северо-восточной Азии.
Эскимосы, решившиеся следовать своему предводителю Иероку, отказались спуститься в трюм и расположились прямо на палубе, поставив несколько яранг, навесив внутри меховые пологи. Вдоль борта натянули цепи, к которым привязали многочисленных ездовых собак. Отпускать их бегать по судну было рискованно: они сразу же, как только увидели коров и свиней, принялись яростно их облаивать, кидаться на клетки.
Эти животные поразили и самих эскимосов. Особенно свиньи с их плоскими подвижными пятачками, на которые без смеха невозможно было смотреть. Любопытные толпились на корме возле клеток, разглядывали диковинных зверей, обменивались шутками.
В Уназике сделали однодневную стоянку и взяли еще несколько семей, согласившихся отправиться на далекий остров. Все они состояли в отдаленном родстве со своими урилыкскими земляками и были такими же бедными, как и их родичи.
Ушаков не поверил собственным ушам, когда на следующий день после разговора в яранге к нему пришел Иерок и объявил о принятом решении.
— Мы едем с тобой, умилык, — сказал эскимос. — Я долго думал. Советовался со своими ушедшими предками, с богами, которые остаются здесь, и они сказали мне: верь умилыку.
Ушаков уже знал от Павлова значение слова «умилык». Объяснение учителя было длинным, подробным, но к нему удивительно подходило старое русское слово — кормчий. Ибо умилык на эскимосской охотничьей байдаре был не только человеком, который восседал на корме и направлял погоню за моржом или морским великаном — китом. Власть умилыка не ограничивалась тем, что он был главным лицом на байдаре. Обычно он сохранял свое главенствующее положение и на берегу. Среди жителей Урилыка таким человеком был Иерок — искусный охотник, владевший небольшой байдарой и унаследовавший от предков способность общаться с Неведомыми силами, которые распоряжались природой, животными, здоровьем и судьбой человека. Он был хранителем эскимосских обычаев, сказаний и песен… Да, и песен, которые занимали в жизни этих нищих людей весьма важное место.