Остров перевертышей. Рождение Мары
Шрифт:
— Как, ты до сих пор не поняла? Когда день твоего рождения?
— Через две недели.
— Ты родилась двадцать первого июня.
— Знаю. И?
— Тамара! Это день летнего солнцестояния!
— Что? Я думала это середина лета, Иван Купала или… Подождите, — Тома отпрянула от собеседницы. — Вы намекаете, что я тоже из ваших?!
— Да.
— Тогда сразу можете про все забыть. Нет у меня никаких способностей. Мне исполнится пятнадцать, и поверьте, я бы заметила, если вдруг стала оборотнем.
— Не
— А, это сильно меняет дело.
— Послушай, я же объяснила, что способность проявляется постепенно.
— Ну, цвет глаз у меня не менялся, это уж точно. Или это у зимних? А у летних что — вырастают рога и хвост? — Тамара нервно хохотнула. — Бред сивой кобылы.
— Кого?
— Неважно. Бред.
— У тебя сложная ситуация. Ты росла вне семьи, не знаешь свой род, свой тотем, но профессор Эдлунд считает…
— Свой… что?! И какой на фиг профессор! Слушайте, я не собираюсь участвовать в этом дурдоме!
— Тише, на нас уже оборачиваются, — зашептала Вукович.
— Какой на фиг профессор! — шепотом повторила Тома. — Чихать я на него хотела. Хорватка посмотрела на девочку, как на умалишенную. Видимо, Тамара покусилась на святое.
— Не говори так, пока не узнаешь его, — губы перевертыша сжались в узкую ниточку.
— Это он настоял, чтобы тебя взяли из детского дома. И если хочешь знать, действительно нет никаких гарантий, что ты одна из нас.
— Вы же только что говорили, что я родилась на равноденствие…
— Солнцестояние!
— Какая разница! И если я не этот… как его… Короче, если все непонятно, то зачем Вы меня все-таки увезли? И что происходит в этом пансионе? Если ваш драгоценный профессор — генетик, значит, собираетесь опыты на мне ставить? Теперь ясно, почему русских детей не отдают иностранцам!
Вукович глубоко вздохнула и пробормотала что-то на незнакомом Томе языке.
— Тамара, тебе никто не желает зла. Пансион Линдхольм — это всего лишь школа. Колледж, если тебе угодно. Там учатся перевертыши со всего мира, потому что больше такой места нет. Нас осталось мало, каждого ценят и оберегают, невзирая на то, какой выбор он сделает потом.
— То есть каждого перевертыша обязаны отдавать вам?
— Нет. Есть те, кто не развивает свои способности, есть те, кто предпочитает оградить свою семью от остальных. Но это случается редко. Потому что те, кто учился в Линдхольме сам, привозит потом на остров своих детей. Основной курс обучения длится всего четыре года. За это время дети учатся владеть даром.
— Курс молодого перевертыша? — Тома язвительно хмыкнула.
— Что?
— Ничего. Допустим, у вас там все прекрасно. Но я не понимаю, зачем я вам, ведь даже неизвестно, есть ли у меня эта… способность, — девочка показала в воздухе кавычки.
— Есть признаки. Дата рождения, — загибала пальцы Вукович. — Способность
— Что? Но она-то родилась двадцатого июня!
— Солнцестояние выпадает на разные дни. Иногда на двадцатое, иногда на двадцать первое. Для нас дата не так важна, мы отмечаем день рождения исходя из расположения Солнца.
— И вы уверены, что мама была… такая же, как Вы?
— Она была звероликой, если ты об этом. Да, она тоже училась в Линдхольме, есть записи.
— И этот профессор знал ее?
— Конечно. Профессор Эдлунд, если можно, — Вукович подчеркнула имя. — Они должны были знать друг друга. Он немного старше твоей матери и никогда не уезжал с острова надолго. Это его родное место, до него директором пансиона был его отец.
— А он — тоже?..
— Да. Он летний.
— И все равно я не понимаю, что мне делать в пансионе, — Тома сосредоточенно теребила край своей футболки. — Не могу же я там просто сидеть и тужиться каждый день в надежде в кого-то превратиться. С тем же успехом я могла бы мечтать снести яйцо. Это попахивает каким-то психозом. Ажурная шизофрения, как говаривала наша географичка. А можно мне пожить где-нибудь в человеческом месте? Могу вернуться в детский дом, если хотите.
— Тебе сейчас тяжело, — хорватка положила руку Тамаре на плечо. — Но подумай вот о чем. Что было бы, если бы ты впервые обратилась на глазах у учителей или других детей? Вышел бы скандал. Тебя бы передали ученым. Ты могла бы сойти с ума.
— Но теперь-то вы меня подготовили. Вырастет хвост — переживу. И уж точно тогда к вам на остров приеду.
— Профессор Эдлунд считает, что ты должна быть рядом с нами к моменту первой трансформации.
— Вы говорите только про то, что считает он! А вы? Сами-то вы что думаете?
— Не знаю, — честно ответила Вукович. — Но я доверяю ему больше, чем себе. И теперь вижу, он был прав. Тебе надо дать время свыкнуться с этой мыслью, узнать о мире, к которому ты, вероятно, принадлежишь.
— А если нет? От чего это вообще зависит? Или каждый, кто родился в день солнцестояния, может оказаться перевертышем?
— Нет, что ты! Тогда бы нас были миллионы! Кто-то из родителей тоже должен иметь способность. Желательно, оба. Если только один — шансы есть, но пятьдесят на пятьдесят.
— Как у меня да? Дело в моем отце?
Вукович кивнула. Тома собиралась что-то спросить, но женщина предупредительно подняла руку, указывая глазами на соседа с краю: тот снял наушники и оживился. В конце прохода появились стюардессы с тележкой напитков.
— Договорим потом, — сказала хорватка. — Слишком много информации для одного раза.
Она дождалась бортпроводниц и попросила у той, что напоминала снегурочку, горячего чая и шесть пакетиков сахара. Волоокая красавица удивилась, но в просьбе не отказала.