Остров
Шрифт:
"Боеприпасы. Будничное теперь слово."
Кент нес свою длинную американскую винтовку на плече, как лопату.
— Вот ты, чувак, о чем думаешь, когда видишь приличную красивую женщину, хорошо одетую? — спросил он.
— Как раздеть ее.
— А я вот думаю… Думаю о чем?.. О том же. Что удивительного? — спросил Кент кого-то. — Я живой человек. Очень даже живой.
— Опять жениться задумал? Давненько ты не женился… А вон еще
— Разумно поступила, — Кент завертел головой. — Где?
"Кажется, снова прежняя "половая", — подумал Мамонт. Вдалеке, за стоящим у берега судном Тамайи, светился в темной воде узкий русалочий торс. — И снова на том же месте. Любимом. Неужели и это человек? Эта кукла, сделанная из странного материала?"
— Творение из плоти, — скептически произнес рядом Кент. — Боюсь, не устою… В женщине должен быть некий изюм, — рассуждал он по дороге.
— Как в булке?
— Как в вине. В вине это изюмный тон называется.
— Да, как мне кажется, иногда ты не глуп, парень, — пробормотал Мамонт.
— Неглуп, признаю Это у нас семейное, во мне даже маленькая долька еврейской крови есть. Национальность — это коллективная индивидуальность, — В такое раннее утро от болтовни Кента болели мозги. Мамонт старался не слушать его, что не всегда удавалось. — …Я вас умоляю. А ты не попей дня три — тоже почувствуешь себя человеком другой национальности.
— Мне это ни к чему — не пить… — Они приближались к маленькой закрытой бухточке, это здесь стоял сейчас на приколе, кое-как отремонтированный, катер. Вышли на маленький пляж, дугу белого песка, окруженного густым темно-зеленым лесом. — Из моего тела уже никаких удовольствий не выжать. Старость лет.
— Какая старость… — бодро звучал Кент. — Тебе еще жить да жить. Половой жизнью.
— Гляди, все больше половых плавает. Прибыли с порнографической целью, — Невдалеке из воды торчали уже две головы: потемнее и посветлее.
— Да нет, это уже не те. Не только… — начал о чем-то Кент.
— Эй, чуваки! — закричала одна голова голосом Чукигека. — На яхте нет ничего. Не привезли груза почему-то.
С непонятной надеждой Мамонт все-таки, пройдя по мелководью, заглянул внутрь судна сквозь дыру в борту. Действительно, оказалось, что там только пустые мешки, приготовленные для "подарков", как теперь здесь выражались. На дне скопилась вода, видимо, катер сейчас лежал на дне. Он качнулся, с другой стороны на него забирались, судя по голосам, Кент и Чукигек. Опираясь ногой о край дыры, Мамонт тоже поднялся на невысокую сейчас палубу.
В воде осталась одна, последняя, обесцвеченная перекисью, голова.
— Ну вот, — сказал Мамонт. — Ничего, кроме этой красавицы, не привезли… Да той вон.
— У нас в соседнем дворе гермафродит жил, — заговорил, усаживаясь на корточки на краю палубы, Кент. — Мы его в детстве дразнили. А он кирпичами в нас кидался.
— Гермафродит — это кто? — спросил Чукигек.
— Это когда сразу два инструмента, — пояснил Мамонт. — Хочешь по бабам ходи, хочешь — по мужикам. Очень удобно.
На другой стороне пульсировали огни. Там считалось, что ночь еще не кончилась. Мамонт уже знал, что самые крупные — это реклама на стенах и крышах. Если бы хотел, то, наверное, угадал, где что написано. Над плоским берегом поднимались какие-то промышленные дымы: один дым был молочно-белый, остальные — почему-то темные. Из леса доносился, еще ночной, неизменный эротический запах цветов. Вдалеке на горе стоял буйвол с белой цаплей на спине. Один из вездесущих здесь буйволов.
— Почему вот любовь непременно горячей называют? — произнес Кент, глядя на выходящую на берег, японку. Сквозь ее обесцвеченные волосы сейчас пробивался природный черный цвет. Появляющиеся из воды ноги, оказались по-восточному короткими. Вопреки моде у последней популяции женщин. Женская нагота, жалкая, домашняя.
"Нинель, — Мамонт даже вспомнил ее псевдоним. — Часть моих комплексов от недостаточного общения с женщинами. Женщины избегали меня."
— К вечным темам: водка, бабы, папиросы, — высказался Мамонт. "Неряшливая привычка сношения с женщинами." — Эх, мне сейчас не воевать, меня сейчас в санаторию надо уложить и очень сильно за мной ухаживать.
— Да. Похоже, ко дну идет наш непотопляемый миноносец, — заговорил Кент. — Да остров наш, говорю. А я?.. Разве я похож на крысу: Кент, старый ретизатор?…Эх, бля! — завершил он цикл каких-то своих размышлений.
— А вот еще партнерша! — с непонятным удивлением сказал Чукигек.
Мамонт повернулся. На вершине, на фоне синих, ночных еще, облаков, стоял Цукерман. С палкой и в темных очках он был похож на слепого. Рядом с ним стояли Квак и еще одна половая, тоже знакомая, прежняя: высокая и сутулая. Еще и улыбаясь.
На песок пляжа, будто на сцену, стали выходить из леса мизантропы: Демьяныч, Пенелоп, Козюльский, потом — Цукерман со своим сопровождением.
"Неразлучные враги".
— Снова к нам еврейский шпион этот, — пробормотал Кент и громко крикнул. — А, это ты?.. Опять появился, голубь мира?
— Нет такой национальности, горный еврей. Ищи вас! — Цукерман остановился на берегу. — Ну что, воюете?
— Да все прячемся, — вступил Демьяныч, сегодня в кепке-аэродром, сохранившейся неизвестно с каких древних времен. — Прячемся — такая у нас война… Вас, говорят, обстреляли недавно? Хулиганство, конечно. Они мешают нам жить, как говорится.
— Разогнали ослиной челюстью, — ухмыляясь, громко добавил Чукигек. Он сидел на планшире, свесив ноги.
— Может решим все рыцарским поединком? — крикнул Кент. — Давай!.. Пистолетов пара, стакан и больше ничего вдруг разрешат судьбу его. Оказывается, помню.
— Несолидно ведете себя, — кисло сказал Цукерман.
Кент и Чукигек, будто осознав, что больше не нужно прятаться, шумно спрыгнули с борта, за ними слез Мамонт.
— Привет, старик, — встретил он Цукермана. — Как живешь?
— Хорошо, — пробурчал тот. — Болею вот все.
— Выпейте с нами, — предложил Чукигек. — Где-то самогон был. Наш старый добрый кокосовый самогон. На нашем острове веселие есть пити.
— Ну это ты уж зря, — почему-то стал возражать Козюльский. — Зачем уж так?