Остров
Шрифт:
– Вам мало? – спросила женщина и, нырнув ладонью в карман, насыпала на прилавок еще фантиков.
Больших и маленьких.
– Я могу купить весь ваш товар! – выкрикнула она.
– Извините, – сказал Лаголев, – я не могу… не могу это принять.
Сумасшедшая, понял он. Больная на всю голову. Что ж мне так не везет-то? То бабища неадекватная на остановке, то идиотка с бумажками. Господи, весь мир, похоже, превращается в дурдом. И не мудрено. Нисколько.
Пора бежать за топором. Даже, честно, самому уже хочется. Послать всех, сбросить оковы. Мы – дикие люди, и наш бронепоезд...
– Почему? – с напором спросила женщина.
Зубы
– Простите, но на это вы нигде ничего не купите, – сказал Лаголев. – Вас, наверное, обманули, что это деньги.
– Что-о?
Женщина отстранилась, а затем вдруг залепила Лаголеву пощечину. Это случилось настолько неожиданно, что он даже не успел отпрянуть. Рука оказалась длинная, протянулась над прилавком. Шлеп! Острые ногти расцарапали кожу.
– Дьявол!
Лаголев заморгал, прижимая ладонь к щеке, а сумасшедшая сгребла в горсть несколько абрикосов.
– Изыди!
Первый абрикос попал Лаголеву в лоб и отскочил под ноги.
– Вы…
– Антихрист!
Второй абрикос, посланный по неверной траектории, полетел к соседям-продавцам. Лаголев выдвинулся из-за стола. Что делать, он ещё не решил, поэтому встал барьером между столом и женщиной, раскинул руки. Не бить же ее, прости господи!
– Прекратите!
В душе, отдавая в голос, словно задребезжала от напряжения туго стянутая, ржавая пружина, грозя раскрутиться и раскромсать все напрочь. Что тогда с ним случится, Лаголев не знал. Предполагал, что сойдет с ума. Возможно, это будет кратковременное помешательство, уступка звериному, беспросветному началу. Лишь бы память благоразумно выключилась, когда это начало позовет скакать его голым по столам или, плотоядно урча, гоняться за особями противоположного пола. Ладно, это ладно, откачают, проколют, чем надо, и даже, пожалуй, исполнятся жалости, вот, мол, до чего человека жизнь довела. Не выносит нормальный человек искаженной реальности, может быть, последний такой и был. Если же рассудок помутится, скажем так, на постоянной основе, то и того лучше. Сиди себе, ковыряй в носу, считай единорогов, дружи с носками, веди военные действия с пехотным полком песочных человечков имени Сальвадора Дали. И жди ремиссии, вдруг случится. А из ремиссии, выглянув, сразу обратно. Все безумства хороши, выбирай на вкус.
Мысли эти Лаголев передумал в короткое мгновение, пока закрывал собой стол с лотками. Женщина смотрела сквозь стекла очков на него колючими, пустыми глазами.
– Дьявол!
Что-то мелькнуло в ее взгляде, будто шторка приоткрылась, что-то тревожное. Она отступила, бросила абрикосы на пол и раздавила их каблуками дутых сапожек, остервенело, как дети давят гусениц и жуков на асфальте. Впрочем, лицо ее при этом оставалось совершенно мертвым, неподвижным.
Лаголев зажмурился.
Сейчас, сказал он себе, сейчас. Привиделось, как он кричит, как бьет сумасшедшую дуру в лоб, очки слетают, накрашенный, обметенный морщинками рот распахивается, но, конечно же, богемный шарфик дан нам не просто так, беремся за красные концы, сильнее, сильнее, нам в горле задушить поможет...
– Чего стоим, Саша?
Лаголев открыл глаза.
Неслышно подобравшийся Кярим Ахметович внимательно заглядывал ему в лицо, словно ища признаки душевного нездоровья. А до нездоровья было недалеко. Рукой подать, абрикосом добросить.
– Здесь женщина… сумасшедшая…
Лаголев заоглядывался. Народу было немного, но в движении, в толкотне у столов и на выходе, в мешанине верхней одежды, платков и шапок, ему так и не удалось вычленить ни серый плащ, ни шляпу с полями. На мгновение даже подумалось, что женщина специально затаилась где-то в закутке или за одной из стальных опор, поддерживающих высокую крышу рынка. И хихикает. А что? Не может быть?
– Не туда смотришь, Саша, – с укором сказал Кярим Ахметович. – На прилавок смотри, на овощи-фрукты смотри.
Он с кряхтением наклонился и подобрал раздавленный абрикос.
– Это не я, – сказал Лаголев.
– Ты следить за товаром должен, Саша. И торговать должен.
– Я как раз…
Кярим Ахметович отмахнулся от слов, как от назойливых насекомых. Брезгливо, полужестом, едва намеченным движением пальцев.
– Дай мне тысячу из коробки.
– Сейчас.
Лаголев вернулся за прилавок, чувствуя на себе взгляды скучающих продавцов-соседей, и нырнул рукой на знакомую полку.
Опа! Коробки на привычном месте не было.
Лаголева бросило в жар, в озноб, в оторопь, но, к счастью, по-настоящему испугаться он не успел – судорожно шевельнул рукой, и край картонной стенки с готовностью царапнул ладонь. Господи, сам же сдвинул в сторону!
– Саша.
– Да-да.
Лаголев торопливо отсчитал тысячу, дважды открепляя липкую сторублевую купюру. Лишняя ты, лишняя. Душа дергалась, как на сдаче выручки Руслану. От сходства хотелось реветь белугой.
– Вот.
Он вынырнул, вспотевший, раздерганный, с рукой, похожей на ветку, вдруг разродившейся шелестящим цветком с разноцветными лепестками.
– Медленно, Саша. Ты все делаешь медленно.
Кярим Ахметович взял деньги и пошел прочь. Степенно, чуть косолапя, подшаркивая сандалетами, как и должны ходить хозяева жизни. Какой шашлык сможет сбежать от такого человека? Э, будь он даже вполне живым барашком...
– Кярим Ахметович, – набравшись смелости, позвал Лаголев.
Кожаная куртка на спине Кярима Ахметовича застыла кривой складкой. А поворот головы был, наверное, достоин какого-нибудь древнеримского патриция, к которому обратился с просьбой пусть собрат-римлянин, но, увы, плебей. Высоко поднятая бровь выразила все его отношение к собеседнику.
– Что-то еще, Саша?
– Вы обещали заплатить мне сегодня, за два месяца.
– Сегодня? – очень натурально удивился Кярим Ахметович.
– Да.
– Ай, Саша, значит, заплачу! Ты работай, работай. Ты плохо сегодня работаешь. Опоздал. Вечером все решим.
– Мне просто нужно…
– Работай, Саша. Кярим Ахметович сказал, что заплатит, значит, заплатит. Не переживай, да?
– Спасибо.
– Э!
Кярим Ахметович широким жестом вкрутил невидимую лампочку над бургистым затылком. В его восточной душе, видимо, только так можно было выразить отношение к глупому беспокойству работника.
Э!
Лаголев выпил воды из бутылки, стоящей под прилавком, мысленно встряхнулся: работаем! Левон (ласково – Левончик), провозивший мимо тележку, груженную клубникой и огурцами, на секунду подскочил к столу:
– Надо чего?
В круглых карих глазах, грустных, как у незабвенного Фрунзика Мкртчяна, застыло ожидание ответа.
– Да нет, – Лаголев окинул взглядом разделенное пластиком и дощечками овощное и фруктовое изобилие, зеленое, красное, желто-оранжевое. – Ну, может быть…