Остров
Шрифт:
– Конечно, придет! – отозвался Левончик. – Он шашлык кушает!
Лаголев, вздохнув, вооружился щеткой. Минут десять выскребал сор, листья, стрелки вялого лука из-под оставшихся лотков, из зазоров, подобрал половинку раздавленного абрикоса и выбросил в урну.
Под потолком зажгли лампы. Рынок пустел. Исчез Рахматулла, пропала дородная женщина, торговавшая с ним по соседству фермерским картофелем. Люди выходили в двери.
Лаголев снял халат и, сложив, убрал его под стол. Все. Он покрутил головой, выглядывая
– Зак-ириваемся, уважаемый, – сообщил ему парень в тюбетейке.
– Да, я знаю, – кивнул Лаголев, – я жду.
– Все уже, ворот зак-ириваем, – сказал парень.
– Что? – не понял Лаголев.
Собеседник показал руками – свел вместе, сцепил пальцы.
– Зак-ириваемся. Рынок.
– Но я…
– Нет-нет-нет, – закачал головой парень. – Стой. Сейчас. Нодир! – крикнул он, как, наверное, кричат в горах или в степи. – Нодир, иди!
И добавил что-то на незнакомом Лаголеву языке, отзвуки которого заметались под сводом.
Из каморки при входе выглянул человек в черной форме охранника с кружкой в руке и что-то недовольно спросил.
Лаголев снова не разобрал. Тарабарщина.
– Нодир, – парень указал на Лаголева. – Он!
Нодир спрятал кружку в каморке и вразвалочку, чуть косолапя, пошел между столами. Выглядел он старшим братом парня в тюбетейке, такой же смуглый и скуластый, такой же плосколицый, с тем же узким разрезом глаз.
– Домой иди! – крикнул он Лаголеву еще за метр.
– Я не могу, – сказал Лаголев. – Я жду хозяина.
– Нет хозяина, – оглянувшись, сказал Нодир.
– Он придет.
Охранник нахмурился и обменялся с парнем в тюбетейке короткими фразами. В руке его появилась снятая с пояса дубинка.
– Туда иди! – показал он дубинкой на двери. – Там жди. Здесь нельзя.
– Зак-иривается.
– Мне деньги должны, – упавшим голосом произнес Лаголев.
Нодир пристукнул каблуком.
– Там ищи!
Конец дубинки, покачиваясь, все так же смотрел на двери.
– Спасибо, – сказал Лаголев и пошел прочь.
Хотя зачем «спасибо»? Кому «спасибо»? – вертелось у него в голове. «Спасибо», что дубинкой не ударили?
Нодир проводил его до выхода, даже похлопал по плечу. Вечер дохнул холодом. Створки закрылись у Лаголева за спиной. Он встал на широких ступенях, глядя на асфальт, на каркас автобусной остановки, освещенный уличным фонарем, на пятна луж.
В кустах, застряв, шелестел обрывок плаката.
Все это подмечалось как-то исподволь, ненужными, лезущими в глаза деталями, растрепанным фоном для внутренней, звенящей пустоты. Подумалось: как так? Я же рассчитывал. Я, в конце концов, человек. Так это оставлять нельзя.
Осознавая, насколько близок он к безобразной истерике, Лаголев пошел в обход рынка к заднему двору. Ребро ладони так и пробовало на прочность прутья ограды. Рукой, рукой, ногой. Пум, пум, бам!
– Это же моя зарплата, – вслух зашептал Лаголев, не замечая рыдающих ноток в голосе. – Я на него два месяца… Не было в тот раз, я понимаю, деньги в товаре, товар в дороге, можно войти в положение. Но сейчас?
Он мотнул головой и зашагал быстрее. Мутная, темная волна поднималась в душе. Горечь сжимала пальцы. Теперь уже костяшками в железо – пум. Больно. Но все равно, вызовом, – пум! Еще бы топор!
Ворота, через которые заезжали на задний двор грузовики, были не заперты, только сдвинуты вместе. Лаголев протиснулся между створками и мимо прицепов и фургонов направился к палатке с мангалом, лавками и белым столом. Человек пять там гортанно переговаривались, смеялись. Мангал сыпал искрами. Запах шашлыка набивался в ноздри.
– Здравствуйте, – подошел Лаголев.
Сразу стало тихо. Блики огня пятнали носатые, настороженные лица.
– Э, ты кто? – спросил кто-то.
– Мне Кярима Ахметовича, – сказал Лаголев.
– Кого?
– Кярима Ахметовича.
Сидящие переглянулись.
– Нет такого.
– Он мне денег должен.
– Не знаем, – качнулась кудлатая голова. – Хочешь шашлык?
К Лаголеву просунулась рука с одноразовой бумажной тарелкой. На тарелке дымился только что снятый с шампура кусок мяса.
– Вкусный.
Внутри у Лаголева все затряслось от злости. Сволочи! Выгораживают своего! Всегда и всюду, несмотря на вину. А если тот вор, убийца? На миг подумалось: выбить тарелку, полезть в драку, вымещая отчаяние в порыв. Изобьют? Скорее всего. Но так даже лучше. Тело придет в равновесие с душой. Больная душа, больное тело.
Не решился.
– Мне бы Кярима Ахметовича, – повторил Лаголев.
– Э! – встала с лавки фигура, взмахнула рукой. – Иди отсюда! Нет здесь его!
– А где он?
– Не было здесь!
Лаголев сник. Что делать дальше, он не представлял. Кто-то так и держал перед ним тарелку с шашлыком.
– Спасибо, – сказал Лаголев.
Он взял тарелку и пошел обратно к воротам. За спиной снова заговорили о своем. Мясо пахло. Лаголев вспомнил, что не ел с утра. Яичницу из двух яиц серьезным завтраком не назовешь. Тем более, без хлеба. Сын-то хлеб с маслом по ночам в одно горло наворачивает. Растет.
Рот вдруг оказался полон слюны. Лаголев жадно запихнул шашлык в рот, и всю дорогу до дома жевал его, размалывая зубами на волоконца. Кярима Ахметовича можно достать и завтра, решил он. Нет, послезавтра. Завтра – выходной. Досадно, что он Натке зарплату анонсировал. Хотели по такому случаю по магазинам прошвырнуться, те же кроссовки оболтусу купить. Теперь-то, конечно, вряд ли.
Но на кредит и рассрочку хватит. Натка разозлится, как пить дать. В последнее время у них вообще не ладится. Она – в кровати, он – на кресле. Семейная жизнь!