Остров
Шрифт:
– Эй, вы чего? Вы же обещали!
Тощий, как глист. А не прокормить. Волосы отрастил, пора в косичку заплетать. Лаголев номер два.
– У отца спрашивай, – ядовито сказала Натка.
Сын нервно стукнул костяшками в косяк. Глаза у него сделались стеклянные, с искорками близкого срыва. Губы задрожали.
– Бать, мы же два месяца назад договаривались!
Но Лаголев и перед отпрыском своим показать себя не мог. Голову в плечи втянул, ложку с гречей в рот засунул. Нет, чтоб грохнуть кулаком по столу. Кто хозяин в доме-то? Имел право,
– Па-ап.
Нет, не получится у Лаголева отмолчаться, злорадно подумала Натка.
– Ответь, ответь сыну-то, – сказала она.
Лаголев вынул ложку.
– Игорюшка…
Яблочко пятнадцатилетнее аж передернуло. Уменьшительно-ласкательные от родителя его, видимо, бесили, как и Натку. Хоть что-то от матери перенял.
– Так кроссовок не будет?
– Завтра, нет, послезавтра мне отдадут деньги, – сказал Лаголев, – это точно, и тогда мы, как и планировали…
– Блин, верить вам! – Игорь притопнул ногой. – Да-да! Твои новые кроссовки у нас в приоритете! – передразнил он. – А сами?
– Игорек.
Впустую. Секунда – и нет сына. Без слов усквозил к себе в комнату. Зато дверью там бахнул – любо-дорого. Наверное, обои поотставали.
– Что? – выговорила Натка Лаголеву. – Добился? У парня уже год нормальной обуви нет. Какая девчонка с таким нищебродом на свидание пойдет?
– Не в деньгах же дело, – сказал Лаголев.
– А в чем?
– В голове. В душе.
Натка захохотала.
– Ты себя-то слышишь, Лаголев? На него ж даже не посмотрит никто! Он ботинки твоего брата донашивает!
– Хорошие ботинки.
– Лаголев, ты дурак?
– Нет.
Зашипел чайник. Натка выключила газ. Игорь мелькнул в проеме, одетый в джинсы и в толстовку, потом, уже в куртке, в обуви, заглянул на кухню.
– Ненавижу! – прошипел он и выскочил из квартиры.
– Это он тебе, – сказала Натка.
Лаголев поежился.
– Он же не прав, Нат.
– А кто прав? Ты прав? Надо же! – всплеснула руками Натка. – Ты семью прокормить не можешь! Если бы я не работала, сдохли бы уже вместе с тобой и твоей заботой.
– Нат.
– Что – Нат?
– Не бесись, – сказал Лаголев. – Пожалуйста.
– Что? – взвилась Натка. Но постаралась тут же взять себя в руки. – Ты поел? Все. Наливай чай и иди, мне здесь прибраться надо.
– Хорошо.
Лаголев шагнул к чайнику и, оказавшись за спиной, попытался неловко ее обнять. Одну руку пропустил к животу, другой поймал за грудь. Никаких ощущений. То есть, ощущения были, но совсем далекие от страсти или желания. Натке подумалось, что так мог бы обнимать вежливый, виноватый зомби.
– Брысь!
Лаголеву хватило окрика и шлепка по ладони. Он отступил, завозился с чаем: звякнул ложечкой, вытащил пакетик, плеснул кипятка. Не надо было даже поворачивать голову: все было в звуках, приглушенных, стесненных.
– Знаешь, что? – сказала Натка. – Я возьму в долг у Поляковых. На неделю они без процентов дадут.
Чувствовалось: Лаголев занемел спиной. Занемел
– Может, не надо? – спросил он.
– А сын у тебя босиком ходить будет? Или еще по психу из окна выбросится. Что ты тогда делать будешь?
– Что он, два дня не подождет?
Натка скривилась.
– Ты налил?
– Налил.
– Ну и иди.
– Нат, – встал перед ней Лаголев, – ну, бывает. Я виноват.
Выбесил.
– Очень хорошо, – сказала Натка, – значит, завтра мы с Игорем идем за кроссовками. А ты разбираешь антресоли и передвигаешь холодильник.
– Куда?
– На полтора метра правее.
– Нормально же стоит.
– Это для тебя нормально! – взорвалась Натка. – А я бы стол наконец к окну подвинула. Чтобы в тот угол можно было спокойно сесть! И вымыть линолеум там нужно. Воняет, то ли вода протекла, то ли еще что. И если ты не слепой, то увидел бы, что холодильник часть окна своей тушей загораживает, ни встать, не пернуть!
– У нас – широкое окно.
– Заткнись!
– Нат.
– Все, это решено! Хоть какая-то польза от тебя будет. А то все, как с козла молока. Можешь еще балкон разобрать.
– Я думал, мы вместе…
Натка издала горловой, захлебывающийся звук.
– Вместе! Когда ты мне помогал? Ты денег из своего азера выбить не можешь! Руки у тебя, сказать, откуда растут?
– Не надо, – буркнул Лаголев.
– Иди! – махнула рукой Натка.
Она взяла его тарелку, опустила в раковину, нарочно производя, как можно больше шума, чтобы не стоял вечной занозой, включила воду, подобрала ложку, крышку от сковороды, обернулась: ушел.
От злости даже подташнивало.
Ничего, ничего ведь не может! Только взбесить. Обниматься он насобачился! Герой, блин, любовник. Сексом уже месяца четыре не занимались. Или полгода? А почему? Просто противно. Про-тив-но! Это все-таки близость. А какая близость может быть, если особь противоположного пола – Лаголев? В этом и вопрос.
Натка исступленно принялась оттирать посуду от остатков еды. Нормальный бы муж – что? Купил бы посудомоечную машину, а не заставлял жену чистить тарелки за собой. Поел он! Греча ему, видно, поперек горла встала, когда она про кроссовки заговорила. Оставил ложку или две. А курицу всю употребил.
Натка сбросила гречу в помойное ведро. Потом вымыла тарелку сына. Взялась за ножи и вилки.
Вода шипела, колола кожу. Не вытерпела, с мокрой тряпкой пошла в комнату. Там – новость: Лаголев устроился с кружкой на диване.
Пьют оне, барствуют!
– Вот знаешь, – сказала она, – если послезавтра денег не будет, мы крупно с тобой поссоримся. Я вообще тогда подумаю о разводе.
Лаголев моргнул.
В телевизоре шла какая-то демонстрация, красные флаги соседствовали с белыми, то ли коммунисты сдавались, то проходила акция в поддержку не понятно чего. Снега, может быть? Нет, делать людям нечего! Такое ощущение, что они по любому поводу готовы строиться в колонны и идти к Кремлю.