Остров
Шрифт:
– Я просто…
– Все!
От злости едва не свело челюсти. Натка шагнула в большую комнату, которую вынуждена была делить с Лаголевым. А как? А так! Все-таки муж и жена. Может, к сыну его переселить? Вот будет цирк.
– Не входи пока.
Она притиснула дверь плотнее, подняла сиденье дивана-книжки. Скрежетнул, клацнул механизм. Лаголевские простыню и плед, достав из диванной ниши, она швырнула ему на кресло и, надавив, заставила диван разложиться в кровать. У Лаголева вечно с первого раза не получалось. Ну, на то он и Лаголев.
Свое постельное белье Натка взяла
Натка погладила себя по животу. Нет, живот еще хорош, с Лаголевым не разжиреешь, держит жену в форме. Да и сама, как лошадь… Приблизившись к зеркалу, она помяла, потискала лицо пальцами.
Круги. И морщины. Все, с этим теперь и жить. До старости. А как жить? Ох, устала, устала, вечно кричи, вечно добивайся, чтоб хоть как-то, хоть с грехом пополам, словно никому ничего не надо. Не разглядеть уже, что в глазах. Но уж не веселье. Одичала. Осатанела. Отпуск в октябре, сейчас никто не даст, скорее, выгонят без выходного пособия. А поваляться бы где-нибудь на пляжу…
– Ната.
Лаголев поскребся в дверь. Руки сами дернулись прикрывать интимные места. Почему? Зачем? Муж же. Ладно, примем это насчет того, чтобы не распалился на ночь глядя. Еще целоваться полезет, жалей его потом.
– Чего? – спросила Натка.
– Уже можно?
– Нет. Еще минуту.
Она быстро набросила на себя ночную рубашку и выключила люстру, оставив гореть слабосильный торшер. Лаголеву хватит. Легла.
– Можно!
Вошел. На цыпочках. Будто боялся разбудить. Ну вот что с человеком? Она что, может заснуть за секунду? Натка раздраженно засопела.
– Лаголев, – приподняла она голову с подушки, – прекращай цирк.
– Какой?
– Ложись нормально.
– Извини.
Натка перевернулась на другой бок. Даже под закрытыми веками Лаголев маячил тенью, ходил туда-сюда, ковырялся, шелестел, раскладывал кресло. Рождаемые им шорохи и приглушенные звуки только действовали на нервы.
– Угомонись уже, – шикнула на него Натка.
– Я новости еще, – прошептал Лаголев. – Минут десять.
– Да смотри ты, что хочешь!
Она перевернулась снова. Голова потяжелела, явный признак будущей головной боли. В основании черепа, в затылочной части, появилось знакомое ощущение, будто там скапливается и давит на мозг жидкий свинец. Кто виноват? Конечно, Лаголев. Он, со своими двумястами девяноста рублями.
Натка встала и в комоде, в аптечном отделении, нашарила цитрамон. Выдавила две таблетки из упаковки, направилась на кухню за водой. Лаголев обернулся, но ничего не сказал.
– Новый очаг напряженности на Ближнем Востоке, – шептал телевизор. – На Синайском полуострове…
В чайнике было на дне, но на то, чтобы запить цитрамон хватило. Раскусила, протолкнула горечь в горло.
День закончился, и ладно. Завтра Лаголев не отвертится от холодильника, а она займет у Поляковых и купит наконец Игорю чертовы кроссовки. Вот такая у нее жизнь.
Натка легла. Свинец в голове рассосался. Хорошо б и завтра утром ничего о нем не напоминало.
Сквозь подступающий сон шелестели телевизионные голоса. Кажется, говорили о бомбежках Ирака, о миротворческой операции, которую вот-вот начнет сформированная коалиция. Чтоб вы все сдохли, подумалось Натке.
Кресло несколько секунд ожесточенно скрипело под Лаголевым, все ему, видимо, было неудобно, все узко, все шатко и мягко.
– Лаголев, спать! – не выдержала Натка.
Затих.
3.
Когда мать сказала, что завтра никаких кроссовок не будет, а отец, по привычке мямля, подтвердил, оставаться в квартире дальше стало невозможно. Родаки, называется! Ах, мы тебя любим, Игоречек!
Не, ну, честно, ну, полный пэ. Он выместил первую злость на постели, скатав одеяло с простыней и подушкой в аляповатый ком. Уроды. Уроды. Уроды! Несколько секунд Игорь месил кулаками податливую постельную плоть. На! На! А вот ногой в боковую спинку было больно. Ну и нахрен! Он вылетел из комнаты одеваться, накинул куртку, вернулся и добавил постели несколько ударов. Затем в прихожей вбил ступни в идиотские ботинки, которыми только говно месить, и чуть не заревел от обиды и ощущения вселенской несправедливости. С такими говнодавами в поле хорониться. Или на кладбище.
– Ненавижу!
Он выплюнул слова в пространство кухни, в моргающего отца, вид у которого как всегда был слегка пришибленный, и выскочил вон.
Ну уроды же! Ступеньки легли под каблуки. Бум. Бум-бум. Бум-бум. Это не кроссовки. Это говнодавы. Кто к нам в говнодавах спешит? Нет, не доктор Айболит. А тот, кто зарубился с Мельником, что придет в понедельник в новых кроссовках. Костяшки пальцев ударили в стену. В последний момент Игорь задержал руку, но боль все равно вмазала по кулаку и даже отдалась в локте.
Сука! Слезы брызнули, и он торопливо затушил их ладонями, растер, втер в кожу. Ничего, когда он заработает свой первый миллион, они пожалеют, что не купили ему кроссовки. Сынок, не поделишься ли с нами? – спросят. А он им: помните, однажды ваш сын пришел к вам с простой просьбой? Что вы ему сказали?
Отец, конечно, в ноги бухнется. Да и мать тоже, сначала, конечно, постоит, что-то себе воображая, а потом сдастся. Сыно-ок! Только хрен им! Может, вот эти вот говнодавы вернет, если еще сохранятся.
Игорь распахнул подъездную дверь. Надо было куда-то идти, а куда? В темноте покачивались деревья, какие-то придурки курили на детской площадке, со стороны проспекта донесся затухающий рев сирены. То ли пожарники куда торопились, то ли «скорая» опаздывала. А может менты спешили на бандитские разборки. Чтоб их уже ухлопали всех.
Игорь застегнул куртку. Ветрено, не до форсу. Да и кто видит? Сунул руки в карманы. Пошел. Независимый и неприкаянный. Как Рэмбо. Время есть, а денег нет, и в гости не к кому пойти. Здесь Цой на сто процентов прав. Он пошмыгал носом и снова потер щеку. Обида комом сидела в горле. Уже родакам ни в чем верить нельзя. Хотя приставку купили, только было это почти год назад. Люди меняются.