Осужден пожизненно
Шрифт:
Глава заговора Джон Рекс, подделыватель векселей, находился в лазарете, но двое его помощников – его «руки» и «когти», воришка и взломщик, – были здесь, а хилый женственный Ворон если и не обладал умом своего хозяина, то восполнял этот недостаток кошачьей хитростью и дьявольской изобретательностью, которые трудно было превзойти. Имея на воле такого союзника, как эта мнимая горничная, они, несомненно, могли надеяться на успех. На корабле было сто восемьдесят арестантов и только пятьдесят солдат. Если с помощью Сары Пэрфой их первый натиск окажется удачным, они завладеют кораблем. Вспомнив маленькую белокурую девочку, которая так доверчиво к нему подбежала, Руфус Доуз содрогнулся.
– Вот так-то! – сказал Ворон, ухмыляясь. – Неужели вы еще думаете, что эта девка хочет нас провести?
– Да нет, – ответил Верзила, с наслаждением вытягивая свои ручищи и как бы греясь на солнце.
– Вот теперь это деловой разговор.
– Англия, дом – красота! – воскликнул Лентяй с наигранным пафосом, так не соответствующим предмету разговора. – Небось домой хочется, старина?
Нахмурив свой низкий лоб, Габбет злобно обрушился на него, как будто вспомнив что-то ужасное.
– Ты, молокосос! – крикнул он. – Думаешь, таскать цепь легко? Я уже свое там отпотел с лихвой. Я знаю, цыплаки, что такое каторжный труд.
Несколько минут царило молчание. Габбет погрузился в тяжелое раздумье, Лентяй и Ворон обменялись многозначительными взглядами. Десять лет отбыл Габбет на каторге в Макуори-Харбор и своими воспоминаниями ни с кем не делился. Когда на него находила задумчивость, друзья считали, что самое лучшее – его не трогать.
Руфуса Доуза смутила причина внезапно наступившего молчания. Он весь так обратился в слух, что неожиданная тишина за переборкой как бы оглушила его. Бывалые артиллеристы говорят, что за несколько дней, проведенных в окопах, настолько привыкаешь к беспрерывному грохоту орудий, что когда он вдруг прекращается, испытываешь неимоверные страдания. Нечто подобное ощутил и Руфус. Его сознание и слух, напряженные до предела, словно отказали ему. Будто кто-то выбил опору из-под ног. Не получая внешних раздражителей, он стал терять ясность мысли. Кровь прилила к голове, хлынула в глаза и уши. Он сделал тщетное усилие сохранить сознание, но тут же, слабо вскрикнув, откинулся назад и ударился головой об угол нар.
Трое за переборкой всполошились. На нарах кто-то есть! Они переглянулись с испуганным и виноватым видом, и Габбет ринулся посмотреть.
– Это Доуз! – воскликнул Лентяй. – Мы забыли о нем.
– Он будет с нами, браток, он будет с нами, – воскликнул Ворон, боявшийся кровопролития.
Отпустив крепкое ругательство, Габбет подбежал к лежавшему на нарах человеку и стащил его на пол головой вниз. Неожиданный обморок спас Руфусу жизнь. Скрутив ему рубашку на груди, Габбет крепко сжал кулак, намереваясь нанести такой удар, который заставил бы несчастного замолчать навеки. Но Ворон схватил бандита за рукав:
– Не бей его, он спал! Видишь, он и сейчас еще спит…
Вокруг них собрались люди. Верзила разжал руку, но арестант только издал глухой стон, и голова его упала на плечо.
– Ты убил его! – крикнул кто-то.
Взглянув на побагровевшее лицо и мокрый лоб Руфуса, Габбет вдруг отскочил от него и стал вытирать руку, как бы желая освободиться от чего-то прилипшего к ней.
– У него тиф! – проревел он, и лицо его в ужасе исказилось.
– Что у него? – спросило двадцать голосов.
– Тиф, дурачье! – выкрикнул Габбет. – Я это и раньше знал. На корабле тиф. Это уже четвертый случай.
Зловещее слово, хотя не вполне осознанное, было услышано, и круг звероподобных лиц, сомкнувшийся, чтобы поглазеть на драку, мгновенно распался. Словно осколок снаряда угодил в толпу. Руфус Доуз лежал на полу, тяжело дыша. Люди злобно уставились на его неподвижное тело. Тревожный слух распространился быстро, и все арестанты собрались, чтобы поглядеть на него. Вдруг он застонал и, приподнявшись на локтях, хотел что-то сказать, но ни единого звука не сорвалось с его конвульсивно сжатых губ.
– С ним все, – сурово провозгласил Лентяй. – Бьюсь об заклад, он ни черта не слышал.
Лязг отодвигаемых засовов нарушил всеобщее оцепенение. Первая партия арестантов возвращалась с «прогулки». Дверь распахнулась, и в солнечном луче, прорвавшемся из люка, блеснули штыки охранников. Казалось, что в этом душном, вонючем загоне солнечный свет насмехался над ними. Словно само небо глумилось над их бедой. И, как это бывает с толпой, охваченной внезапным порывом, орава арестантов, отвернувшись от больного, ринулась к выходу. Тюремный сумрак как бы посветлел от массы лиц, устремленных к двери. Замелькало множество рук:
– Воздуха! Воздуха! Дайте нам воздуха!
– Вот оно, началось! – сказал Лентяй своим товарищам. – Я так и знал, что эта новость их всех взбаламутит.
Увидев возбужденные лица, глаза, горящие злобой и ненавистью, Габбет бросился вперед вместе с толпой, в нем пробудился дикарь – но Ветч остановил его.
– Это у них припадок, – сказал он. – Сейчас они успокоятся.
И он был прав. Среди этого рева и гама послышался лязг железа – это охрана взяла оружие на изготовку, и клип людей в сером в ужасе распался при виде нацеленных на него мушкетных стволов.
Мгновенно наступила тишина, старый доктор Пайн свободно прошел в арестантскую и опустился на колени перед лежащим без сознания Руфусом Доузом.
Приход врача, спокойно выполняющего свой долг, восстановил привычную покорность властям, привитую суровой дисциплиной. Одни арестанты потихоньку вернулись на свои места, другие бросились помогать доктору, с наигранным усердием предлагая свои услуги. Теперь арестантская походила на классную комнату, в которую неожиданно вошел учитель.
– Посторонитесь, ребята! Пусть двое из вас поднимут его и отнесут к дверям! Больной вам не опасен.
Приказ был немедленно выполнен. Старый врач, выждав немного, пока его пациента осторожно перенесли наверх, поднял руку, водворяя тишину.
– Вам известно, о чем пойдет речь. На корабле началась эпидемия. У этого человека тиф. Глупо думать, что никто больше не заболеет. Возможно, и мне не избежать заразы. Да, здесь страшная теснота, но ничего не поделаешь! Ведь не я строил этот корабль.
– Ясное дело!
– Эпидемия – страшная вещь. Поэтому прошу вас сохранять спокойствие и порядок и вести себя как подобает мужчинам. Что такое дисциплина, вам тоже известно, и не в моей власти что-либо изменить. Но я сделаю все возможное, чтобы облегчить ваше положение, надеюсь, что вы мне поможете.