Освобождение
Шрифт:
– Так что вы хотите? – спросил Степан, хотя он уже начал догадываться.
– Моя его ходу – эта больсой японск капитана, Асакуса, – сказал Лао Чжан по-русски.
«Много хотите, ребята, кто же отдаст вам генерала японской разведки, он нам тоже нужен!» – подумал Степан, но вслух сказал:
– Мне надо будет доложить об этом моему начальнику…
– Долозы больсой совёсыки капитана, как ёси долозы, – сказал Лао Чжан.
– Но для начала надо, чтобы генерал Асакуса не убежал отсюда, когда придут наши войска…
– Не убезы! – Лао
«Это кто же такой и почему мне об этом человеке ничего не известно?»
– Кто это? – спросил Степан.
– Это ваш, русский, полковник А… – Лао Чжан взял карандаш, листок бумаги, написал «Адельберг», показал бумажку Степану и сжег её в пепельнице, – трудная русская фамилия… – сказал он, и Степан увидел, что Лао Чжан показал бумажку так, чтобы написанное не смог увидеть даже переводчик.
«Вот как?! Отец нашего Енисея! Мы знали, что его отец работает на японцев, но такая его позиция… надо доложить в Центр и переговорить с Александром…»
Толстый Чжан всё это время молчал и только кивал, а тут он что-то сказал брату по-китайски, тот вскинул на него взгляд и согласно кивнул.
– Тот человек, которого мы увидели вчера на Шестнадцатой и сказали тебе, очень опасный, наверняка он приходил разнюхать о своём человеке, которого ты держишь у нас. Поэтому нам надо будет сменить базу и переехать.
Александр Петрович не спеша поднялся в свой кабинет на втором этаже и открыл дверь. Вчера, когда он уходил, то оставил приоткрытой форточку, но это не помогло, и в кабинете стоял сильный запах горелого. Он подошёл к камину, на дне лежал ворох чёрного и светло-серого остывшего пепла, сквозь который проглядывали несгоревшие почти целые листы бумаги. Он взял кочергу и все перемешал, но несгоревших документов в обугленных папках оставалось много. Он перемешал их ещё раз и поджёг.
Картотека была уже пуста, длинные узкие деревянные ящики полуоткрытыми торчали из картотечного шкафа, однако в сейфе ещё оставались папки с документами на русских эмигрантов, которые требовали особого отношения, это были личные дела агентов японской военной миссии, которые готовились к закордонной работе. Дела на боевых агентов, которые уже участвовали в операциях, хранились в архиве ЯВМ на Больничной улице и были заботой лично Асакусы.
Дел оставалось не так много, и уничтожить их можно было за час, от силы – за полтора. Александр Петрович вынул их из сейфа и положил на стол: «Сам уничтожу, и они сгорят на моих глазах, и я буду уверен, что они не попадут в руки советской контрразведки».
Он посмотрел на лицевую корку верхнего дела, на которой чёрной тушью было выведено:
«Романовский Пётр Сергеевич
Дело № 38456
Год рождения – 1919-й
Место
«1919-й, – подумал Александр Петрович, – моложе моего Сашика!»
Он стал листать дела одно за другим: под делом Романовского лежало дело на сына присяжного поверенного Бесфамильного, каппелевского офицера; сына инженера-путейца Захарова, тоже каппелевского офицера; сына депутата Учредительного собрания от города Чита Миронова; сына казака Забайкальского войска Баскакова, сына…
Он перебрал их все, больше двадцати, и понял, что не имеет права выпускать из рук судьбы этих людей, почти детей, и только несколько из них были взрослые мужчины. Конечно, они завербованы японской разведкой и дали согласие участвовать в операциях на советской территории; конечно, они знали, что, может быть, им придётся кого-нибудь там убить, и были согласны на это; а некоторые уже начали проходить боевую и оперативную подготовку, тот же самый Романовский Пётр Сергеевич, «дело № 38456, 1919 года рождения, проживает в городе Цицикаре», но они ещё ничего не сделали, и Александр Петрович не может взять на себя грех…
Он решительно встал, перенёс дела в камин и плеснул остатки керосина из лампы; потянуло гарью, бумаги лениво взялись, Александр Петрович открыл форточку настежь и стал тщательно перемешивать в камине, чтобы всё сгорело до серого пепла, потом он всё это зальет водой.
Раздался телефонный звонок, он снял трубку.
– Александр Петрович, это у вас дым валит из трубы, такой чёрный? – Голос Асакусы был раздражённый.
– Уничтожаю бумаги, как вы и приказали…
– Я сказал, что наиболее важные надо перевезти к нам, разве вы не поняли?
– Ну отчего же, понял, да только уже ничего не осталось, – спокойным, даже немного чересчур, голосом ответил Александр Петрович и, не дослушав, положил трубку.
«А? Следит!» – без злости подумал он и стал перемешивать пепел.
Когда пепел из чёрного превратился в серый, а огоньки, становясь искрами, ползли по обгорелым краям бумаги, потом вспыхивали, чтобы тут же и погаснуть, он взял графин и весь вылил в камин. Потом он взял кочергу, подержал её в руке и поставил, прошёл к столу и взял палку, подарок Асакусы, и ей всё перемешал в чёрную грязь, обстучал об железный зев камина и поставил рядом с кочергой.
«Больше не понадобится!»
Он вернулся к столу, положил в портфель лаковую китайскую коробочку и фотографию в бронзовой рамке, перевернул лист календаря с 9-го на 10-е и вышел из кабинета, не замкнул его, а ключ оставил на столе.
Погружённый в свои мысли Александр Петрович не замечал, что солнце заливает Большой проспект, а по тротуарам в обе стороны идут люди, он не заметил и двоих мужчин, которые оттолкнулись от стены дома и пошли за ним. Он не заметил, что, когда он дошёл до угла Разъезжей и повернул на неё, с места тронулся автомобиль, в котором на заднем сиденье сидел Сергей Афанасьевич Лычёв.