От слов к телу
Шрифт:
Илл. 5. Спасение Чарли = смерть Чапая?
Итак, политико-идеологический фильм открыл свои границы, чтобы впустить в себя развлекательность. Союз тоталитаризма и консюмеризма был тематизирован и сделан наглядным в «Счастье» («Стяжателях», 1935) Медведкина. Этот фильм (задуманный как звуковой, но снятый в немом варианте) реагирует на «Золотую лихорадку», как и «Чапаев». Медведкин перенимает у Чаплина видеомотив движущегося дома. В чаплинской ленте хижину золотоискателей смещает на край пропасти ураганный ветер. Медведкин трансформирует комику в сатиру: в «Счастье» приходит в движение амбар, из-под стен которого торчат ноги расхитителей народного добра. Смеховая природа претекста, хотя и дополняется критикой в адрес врагов коллективной собственности, не нейтрализуется Медведкиным, как то было в «Потомке Чингисхана». Сатира возвращается к тому, что она преодолевала, — к комике, переходит в slapstick: колхозники забрасывают воров арбузами и кочанами капусты. Кроме того, в «Счастье» есть сугубо смеховая параллель к сцене с украденной постройкой: самоходным в этой ленте становится и стойло, которое увлекает за собой лошадь, тянущаяся к сену. «Счастью» предназначалось и поучать, и попросту веселить зрителей. Апеллируя к потребителю, Медведкин последовательным образом замыкает свой фильм сценами, в которых его центральный герой, в прошлом крестьянин-бедняк Хмырь, торжественно закупает товары в городском универмаге. Ницшеанская переоценка советским авангардом всех ценностей, включая сюда даже и уже переоцененные в кинокарнавале, сменилась в 1930-х гг. аксиологическим всеприятием, которое должно было стилизовать сталинизм под вершинное достижение мировой культуры.
Татьяна Степанищева
СТИХОТВОРЕНИЕ ВЯЗЕМСКОГО НА НАРВСКИЙ ВОДОПАД
(еще раз о «чужом слове»)
Поиск «чужого слова» в стихах Вяземского — занятие самое благодарное. Количество прямых цитат, перифраз, отсылок (от Хераскова до Добролюбова, от литературных единомышленников до прямых противников) позволяло предполагать, что поэт был безразличен к источникам заимствования [609] . Однако если сопоставить стихи и мемуарно-дневниковую прозу Вяземского, то обилие «чужого» в его поэтическом хозяйстве можно будет объяснить творческими установками и представлениями о функциях литературы. Литература, согласно Вяземскому, является отражением «общежития» и потому должна быть отчасти «газетой», фиксировать злободневное, сиюминутное. «Злободневная» литература не претендует на возвышенность, но она необходима в культурном обиходе. Поэтому нужно собирать мемуарные свидетельства, исторические анекдоты, bons mots, дневниковые записи и т. п. (этим заполнялись записные книжки Вяземского). Поэзия может выполнять те же задачи, отражая актуальные события и откликаясь на злобу дня. Свои произведения Вяземский относил именно к такой поэзии. Подобно тому как в своих записных книжках и мемуарных статьях он собирал чужой материал и в(ы)страивал его в собственный текст, так и в стихотворениях пользовался элементами других поэтических систем для построения собственной.
609
Как нам представляется, именно такая интерпретация заложена в определении, данном В. Марковым Вяземскому (наряду с Георгием Ивановым), — «центонный поэт». См.: Марков В. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П. А. Вяземского и Георгия Иванова // To Honor Roman Jacobson: Essays on the occasion of His seventieth Birthday. 11 Oct. 1966. Vol. II. The Hague; Paris, 1967.
Однажды нам уже приходилось писать о «следе» Жуковского в оформлении «морской темы» у Вяземского [610] . Настоящая статья должна дополнить очерк этого поэтического комплекса.
Первый опыт разработки «морской темы» [611] — стихотворение «Море» («Как стаи гордых лебедей…») было задумано Вяземским в Ревеле летом 1825 года:
Волны Как стаи гордых лебедей Плывут по зыбкому зерцалу [612] . Облака, как дым воздушного сраженья, — на небосклоне рисуются воздушною крепостию, объятою пламенем. Корабль — плывущий мир. Стихия Байрона! о море!610
См.: Степанищева Т. След Жуковского в поэтической системе Вяземского // Новые материалы и исследования по истории русской культуры. Вып. 7: Пермяковский сборник. Ч. 2. М., 2009. С. 164–181.
611
Написанное в Варшаве стихотворение «К кораблю» («Куда летишь, к каким причалишь берегам?..» — переложение Горациева «О navis referant in mare…»), при всей близости к морской теме, все-таки имеет другую сюжетно-тематическую основу.
612
Уподобление водной поверхности зеркалу — общее место, в том числе и для русской лирики; ср., напр., в державинском «Изображении Фелицы» (1789): «Как рощи, холмы, башни, кровы / <…> смотрятся в зерцало вод»; в его же «Соловье» (1795): «Нимфа мне внимала,/ Боясь в зерцало вод взглянуть»; в стих. Карамзина «К самому себе» (1795): «Зефир струит зерцало вод»; в послании Жуковского «К кн. Вяземскому» (1815): «Их слава ясная, как вод твоих зерцало!»
«Зыбкое зерцало» Вяземского очень близко к образу из «Людмилы» Жуковского: «И зерцало зыбких вод, / И небес далекий свод / В светлый сумрак облеченны», однако топос был так распространен, что вряд ли можно говорить о цитировании.
613
Вяземский П. А. Записные книжки (1813–1848) / Изд. подгот. B. C. Нечаева. М., 1963. С. 118.
Под датой 7 августа вписана строфа из третьей песни «Паломничества Чайльд Гарольда». 12 августа Вяземский написал жене: «Меня ломала слегка стихотворческая лихорадка, и я выдрожал или выпотел стихов 50 о Байроне с удовольствием» [614] . Позднее они в измененном виде вошли в стихотворение «Байрон», которое печаталось как второй фрагмент в большом стихотворении «Деревня», а переведенная Вяземским строфа из «Паломничества Чайльд Гарольда» стала эпиграфом к нему [615] . «Море» было закончено через год, в 1826-м — после получения известия о казни декабристов; ср. реплику Пушкина в письме от 14 августа, после чтения присланного ему стихотворения Вяземского («Правда ли, что Николая Т<ургенева> привезли на корабле в ПБ? Вот каково море наше хваленое!»), и ответное стихотворение «Так море, древний душегубец…» [616] .
614
Выдержки из бумаг Остафьевского архива кн. Вяземских. СПб., 1899–1901. Т. V. С. 86.
615
«Если я мог бы дать тело и выход из груди своей тому, что наиболее во мне, если я мог бы извергнуть мысли свои на выражение и, таким образом, душу, сердце, ум, страсти, чувство слабое или мощное, все, что я хотел бы некогда искать, и все, что ищу, ношу, знаю, чувствую и выдыхаю, еще бросить в одно слово, и будь это одно слово перун, то я высказал бы его; но, как оно, теперь живу и умираю, не расслушанный, с мыслью совершенно безголосною, влагая ее как меч в ножны…» (Вяземский П. А. Стихотворения / Вступ. ст. Л. Я. Гинзбург; сост., подгот. текста и примеч. К. А. Кумпан. Л., 1986. С. 184).
616
Пушкин <А. С.> Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937–1959. Т. 13. С. 290–291.
«Море», которое Вяземский писал параллельно со стихотворением на смерть Байрона, плотно окружено байроновским контекстом: в записной книжке с ним соседствуют несколько упоминаний об английском поэте. Влияния элегии Жуковского о море в нем незаметно: нет ключевых элементов, которые присутствуют во всех позднейших «морских» стихах Вяземского (обращение к морю, сплошные вопросительные конструкции и основная метафора «море — душа» [617] ). Это кажется вполне закономерным — публикация элегии состоялась в 1828 г. [618]
617
См. об этом подробнее: Степанищева Т. След Жуковского в поэтической системе Вяземского. С. 169–174.
618
После публикации Пушкин в письме к Вяземскому спрашивал: «Читал Цветы? Каково море Жуковскаго» (Пушкин <А. С.>. Полн. собр. соч. Т. 14. С. 38).
Однако написано «Море» было в 1822 г. — после первого заграничного путешествия, когда Жуковский посещал «байроновские» места в Швейцарии, Италии, слушал воспоминания о Байроне, начал перевод «Шильонского узника» (оконченный как раз в 1822-м). Вяземский связывал с этим увлечением большие надежды — на переводы, особенно ему хотелось видеть русский перевод «Паломничества Чайльд Гарольда» (ср. в письме: «Ты на солнце европейском (разумеется, буде не прячешься за Китайскую свою стену) должен очень походить на Байрона, еще не раздраженного жизнью и людьми» [619] — ожидание «байронствования» налицо) [620] . Естественно предположить его интерес к любому поэтическому опыту Жуковского того времени (тем более что «Шильонский узник» был уже переведен). Хотя хождение элегии внутри дружеского круга документально не подтверждено, можно предполагать, что Вяземский прочел ее до публикации.
619
Письма П. А. Вяземского к В. А. Жуковскому // Русский архив. 1900. № 2. С. 182.
620
На эти ожидания Жуковский ответил — переводом «Шильонского узника», посвященным Вяземскому.
Следы этого чтения можно найти в стихотворении «Нарвский водопад», начатом в 1825 г. в Ревеле. Обычно оно интерпретируется как образец романтической лирики «с подтекстом»: упоминание свободы придает стихотворению о водопаде опенок политического вольномыслия. Но привязка его более конкретна — это стихотворение «байроновского комплекса», вариант стихов на смерть Байрона.
Начальная редакция «Нарвского водопада» в записной книжке соседствует с наброском «Моря» («Как стаи гордых лебедей…») и со строфой из «Паломничества Чайльд Гарольда», которая стала эпиграфом к стихотворению «Байрон». За ней следовали записи с упоминанием Байрона, а в 1826 году Вяземский вносил в эту книжку размышления на политические темы, инициированные делом декабристов (о допустимости восстания, о правомерности наказания за преступный умысел, о смертной казни). Актуальность фигуры Байрона в этом контексте понятна. В то время Вяземский постоянно размышлял над его личностью и судьбой и требовал такого осмысления и от друзей. Ср. его письма по получении известия о смерти Байрона — к А. И. Тургеневу от 26 мая 1824 года: «Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину. Вот случай Жуковскому! <…> Греция древняя, Греция наших дней и Байрон мертвый — вот океан поэзии! Надеюсь и на Пушкина» [621] и от 26 июня: «Я сам брюхат смертью Байрона, прозою…» [622] или позднейшее, к Жуковскому, от 6 августа 1826 года: «Смерть Наполеона в современной истории, смерть Байрона в мире поэзии, смерть Карамзина в русском быту оставила по себе бездну пустоты, которую нам завалить уже не придется. Странное сличение, но для меня истинное и неизысканное! При каждой из трех смертей у меня как будто что-то отпало от нравственного бытия моего и как-то пустее стало в жизни» [623] . Жуковский на смерть Байрона так и не откликнулся, Пушкин написал «К морю», а Вяземскому тема долго не давалась. Частью размышлений над ней стало стихотворение, о Нарвском водопаде.
621
Выдержки из бумаг Остафьевского архива кн. Вяземских. Т. III. С. 48–49.
622
Там же. С. 62.
623
Вяземский П. А. Записные книжки. С. 135.
В эпистолярии «Нарвский водопад» также окружен «байроновским» фоном. Посылая первый вариант стихотворения Пушкину, Вяземский представил его как замещение текста о Байроне, на который не хватило сил:
Я полагал, что буду здесь много заниматься и много творить: выходит, что ничем и ничего. И мой Бай, или Бейрон бай-бай! За то сам байронствую, сколько могу. Ныряю и прядаю! Здесь есть природа, а особливо для нас, плоских москвичей. Есть будто море, будто солнце, суть будто скалы
И тайною тоской и тайной негой полный, Гляжу на облака, луга, скалы и волны!Далее в письме приведена начальная редакция «Нарвского водопада» с просьбой поправить стихотворение. Вяземский был доволен только «нравственным применением», стихи казались ему «что-то холодны», в них доя читателя нет «увлечения красноречья»; затем продолжена байроновская тема:
Жены со мною нет. Она в Остафьеве, где и я буду в начале сентября. Авось там примусь баять о Байроне. Между тем все эта мысль гнездится у меня в голове, и собираю все возможные материалы [624] .
624
Пушкин <А. С.>. Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. 13. С. 200–201.
Таким образом, Вяземский представлял свой «Водопад» как своего рода побочный продукт работы над поэтической эпитафией Байрону.
Дополнительное свидетельство в пользу нашего предположения — ответ (28 августа / 6 сентября 1825 г.) Вяземского Пушкину, который указал на неточность выражения в «Нарвском водопаде», чрезмерность «тройных метафор» и т. п.: «Вбей себе в голову, что этот весь водопад не что иное, как человек, взбитый внезапною страстью» [625] . То есть для автора внешний, пейзажный план стихотворения поглощался вторым, образованным психологическими метафорами.
625
Там же. С. 223.