Отче Наш
Шрифт:
Черти до сих пор в восторге: вскипятить, заварить, настоять, выпить кипяток да кому то выкурить сигаретку - это ли не аттракцион развлечений на десять минут. Так что подумывают лохматые и у себя ввести сие послабление для трудящихся. Но вот только косо на это нововведение смотрят сверху, видно все-таки не та мотивация: берегут коллектив.
Кофе пауза заканчивалась, и в дверь уже ломились. Вышли кофейницы или вернее чаепитицы с кружечкой в руках. Одной на двоих. Стали спускаться со ступенечек, да вот досада: не уберегли питие, опрокинули наземь. Откровенно погоревали перед видеокамерами большого и малого разрешения, с досады еще и гущу на землю выплеснули. И пошли горемычные дела и обязанности свершать.
А вот там все интересное и свершается. Но это надо быть кем, чтобы под ноги или, скажем, в души людей заглядывать? Не родился еще такой рукамиводитель. А струйка чая змеей юркнула в тенек да в травку у крылечка, подобрала в себя гущу, и стала источать призывное благоухание испарений, как вечный яд сердечных отношений барина и слуги.
Ну не любит нечисть табачный дым. И кто его знает почему?
А священник и в это утро возносил молебен за власти и силы, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную. А ангел читал страницы старой библии:
очистишася назорее ея паче снега и просветишася паче млека, чермни быша, паче каменя сапфира усечение их.
Потемне паче сажи вид их, не познани быша во исходех: прильпе кожа их костем их, изсхоша, быша яко древо.
(Князья ее были в ней чище снега, белее молока; они были телом краше коралла, вид их был, как сапфир;
а теперь темнее всего черного лице их; не узнают их на улицах; кожа их прилипла к костям их, стала суха, как дерево.)
18
"Человека портит сам человек. На что смотришь, в то и преображаешься. Никакое бытие не определит сознание. Сознание определяется добротой. Добрый человек из сокровища выносит доброе, злой - злое". Вот такую установку получил от своего любимого преподавателя выпускник художественного факультета. А потом была жизнь: творчество и богема, богема и творчество, судьба и семья. На данном этапе остались творчество и дочь... Но и дочь судьба собирался отнять. А творчество было невостребовано. И оставалась только жизнь, что вдруг подкинула гуманитарную помощь в виде эксклюзивных подтяжек: поступило предложение расписать под хохлому мебель в одном элитном клубе.
Художник несколько раз за это время приходил к церкви, но его работа была закончена, да и церковь была закрыта. Оставалось одно - искать дочь, а дальше этого он и не загадывал.
– Возьми пару адекватных людей, которые и веревку могут натянуть, и пусть сделают ограждение, а то эти волонтеры в дерме потонут.
Начальник карабинеров отдал приказ заместителю, а сам поспешил в закрытую усадьбу отдыха: командовать первым кольцом оцепления. Ближе чем за версту простых начальников к усадьбе не подпускали.
Заместитель начальника карабинеров нашел-таки двух адекватных подчиненных и приказал оградить место старых очистных сооружений, которое поросло хмызом. лишайником и всякой не радующей глаз порослью в человеческий рост и выше, а сам возглавлял штаб по поискам пропавшей девочки в местном общепитовском заведении, куда стекалась вся информация и прохладительные напитки.
Карабинеры, затянутые в портупеи с полным боевым комплектом, сидели в кустах на пригорке и жадно пили сорокоградусную Мертвую воду, замаскированную под кока-колу. Начало дня улыбалось служивым полным отсутствием начальства и пустяковым заданием, - мотки бечевок и заградительной ленты кучкой пылились в непролазной траве. Хорошо было до бесчувствия. Сон незаметно подкрадывался со всех сторон и служивые готовы были брать его в плен голыми руками, когда из хмыза вышел человек с посохом в руке
Орел может увидеть кролика на расстоянии двух километров, - вот какой большой кролик.
– Нашли что-нибудь?
– вглядываясь в служивых, спросил как-то виновато, осунувшийся за эти дни, отец девочки.
Хочешь, не хочешь, а надо отвечать. Карабинеры нехотя приподнялись и отрицательно закивали головами. Отец девочки еще посмотрел незряче на карабинеров, как будто что-то вспоминая или размышляя, постоял и подался снова в заросли, не выбирая дороги.
– Вспомнит, узнает, - хлебая теплую жидкость из пластмассовой бутыли, сказал первый, напрягаясь как перед прыжком.
– Может и вспомнит, может и узнает, - хлебая из той же бутыли, сказал второй, настороженно прислушиваясь и осматриваясь.
– Надо принимать меры, - опять хлебая из отобранной бутыли, решительно предложил первый.
– Этот может нам сломать карьеру, - сказал второй, жестко смахивая муравья с трехзвездочного погона с одним просветом и одновременно ища глазами Художника в непролазном месиве из растительности.
– За "ласточку" нас по головке не погладят, - решительно ища пробку вокруг себя и не найдя ее, поднялся во весь рост обладатель погон с двумя маленькими звездочками.
– Айда за мной, перехватим, а там ищи-свищи в этом Бермудском треугольнике.
– Палка у него знатная.
– Мы тоже не с голым задом.
И вставив палец в горлышко бутылки, бросился наперерез тропе, на которой должен находиться виновник их грядущих беспокойств. Напарник тихо подался следом, поправляя ремни портупеи, расстегивая на ходу кобуру.
– И больше живыми карабинеров никто не видел.
Будь ты трижды крещен, но что могут сделать ангелы-хранители для человека, который пытается изменить жизнь к лучшему, - нервно курить в сторонке.
К полудню число поисковых отрядов увеличили: в список пропавших включили и карабинеров.
18
Жива, Марена, Леля доигрывали очередной кон. Каждая из богинь жаждала победы - на кону стояла человеческая душа. И дождик, и рассвет только озлобляли богинь, но напасть на ангела с обоюдоострым мечом, охраняющим тело, лежащее в подземелье склепа, было богиням заказано - необходимо было получить согласие на доступ в тело самого обладателя, а обладатель блаженно дрых вторые сутки.
Когда привезли из роддома и распаковали сверток, то папа, посмотрев на красненький комочек плоти и взвесив его на ладони, только и произнес: журба,- и отправился перекурить свалившееся на него счастье. Мама вздохнула и не стала перечить художнику, а тем более мужу. Так и повелось в домашнем обиходе, а вскоре и перебралось на улицу: Журба, Журба идет. Еще мама любила называть дочку журавликом, а отец: журочкой, журовиночкой. В метриках записали: Евгения. Дети, а позднее и взрослые Журбу не любили, ибо было в ней что-то, чего не было в остальных, а чего не было и что было, этого никто толком объяснить не мог; и только священник примечал девочку и видел в ней то, что выражается емко: Созвучие.
И видела Журба святых, погребенных для жизни. Тяжелые могильные камни не давали возможности даже встать на колени. И плакали святые, и кричали: доколе Ты будешь держать нас здесь, ибо невыносимо нам бездействие, и рано нас разлучили с миром, и мы не успели исчерпать своего предназначения. И ангел утешал их, и плакали святые от великой печали о живущих.
И видела Журба как бы знатных и богатых погребенных, которым казалось, что они жили. И не было ни вопля, ни возгласа на их устах, а только вечный стон, ибо они получили все при жизни.