Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Смирнов Василий Александрович

И только необычным, тягостным и ни на что не похожим было прощание, эти тяжелые проводы в усадьбе. Да никто по — настоящему не провожал и не прощался, лишь смотрели во все глаза, как Ксения Евдокимовна с дочкой и сыновьями появились на дворе, одетые по — дорожному, с вещами. Все несли что-нибудь, даже Ия размахивала сумочкой и узелочком. Отец Петр тащил два чемодана и под мышкой зонтик, пестрый, который уже появлялся нынче на улице. Девка — прислуга была увешана узлами спереди и сзади и возвращалась в дом много раз. Дроги нагрузили так,

что сесть как следует почти было некуда.

Никто из сельских наверняка не ожидал, что так вот все получится. Народ растерялся, не знал, что делать, что говорить. Ребятня толкала друг дружку локтями, а вымолвить промеж себя словечко тоже не могла. Подошли неслышно пленные и смешались с народом.

— Напрасно вы уезжаете, Ксения Евдокимовна, — сказал дядя Родя осиплым голосом. — Подумайте, не торопитесь, надо ли уезжать. Мы ведь не гоним вас. — Он, хмурясь, откашлялся, голос стал прежним, спокойно — решительным. — Перелоги, брошенное вспашем, засеем, рощу в Заполе не позволим продавать, только и всего, Совет постановил. Ничего другого не тронем…

— Хорошо, хорошо, — соглашалась торопливо — покорно Ксения Евдокимовна, а сама с Ией, Мотькой и Витькой усаживалась кое-как на дрогах, на узлы и чемоданы, сложенные поповым работником, и глаза ее никого словно не видели. Она отвечала Яшкиному отцу, а смотрела в другую сторону.

— Ах, господи, куда же вы сядете, отец Петр? — спохватилась она.

— Пешком пойду. При моей комплекции весьма полезно, — сказал батюшка.

Он тоже никого теперь не видел и двигался, как слепой. Он освободился от чемоданов, а подобранный зонт держал в руках, постукивал им по песку, по траве, как бы ощупывая себе дорогу.

— Подождите хоть до утра, — посоветовал барыне дядя Родя огорченно. — Поезда вечером нет, говорят.

— Мы переночуем у отца Петра.

Коля Нема хлопотал у дрог, перекладывал, поправлял вещи, чтобы Ксении Евдокимовне и барчатам было удобно, не тряско. Он толковал — гугукал, объяснял знаками, что поедет шагом, мерин смирный, лентяище, не разобьет, — и на румяном широком лице работника видна была сейчас одна жалость.

Да и не один он жалел. Мамки не утерпели, всплакнули, запричитали легонько:

— Куда вы, Ксения Евдокимовна, голубушка, с детками малыми, на ночь глядя?

— Ой, грех-то какой, нехорошо-то как!

— Кто же в усадьбе останется распоряжаться?

— А где Степан? — спросила барыня, встрепенувшись.

— Побили его маленько… должно, спрятался, — сказал с сочувствием и к барыне и к Степану пастух Евсей Захаров.

Ксения Евдокимовна, вспыхнув, поправила волосы, затянула по — бабьи, узлом на подбородке, теплый шарф.

— Василий Ионович, — грустно — ласково обратилась она к Апостолу, — пожалуйста, прошу вас, будьте, как прежде, старшим в усадьбе.

Дед снял картуз и поклонился. Был он строгим, как всегда, с бородищей по пояс и с шершаво — деревянным, темным лицом, как у святого на иконе.

— Я

надеюсь на вас, Василий Ионович, — сказала барыня.

Первей деда откликнулся сдержанно народ:

— Нам чужого не надо.

— Сторожей поставим… за ваши деньги! Василий Апостол поклонился еще ниже, зарылся лицом в бороду.

— Не сумлевайтесь, матушка, Ксеня Евдокимна, все будет в сохранности… Земельку-то дозволяете пахать народу, брошенную? — спросил он. Подождав, добавил: — Бог с ней, лишняя, Ксеня Евдокимна, а?

— Приедет Виктор Алексеевич, он распорядится, — ответила барыня, и Шурка с Яшкой, а может, и все ребята, почувствовали, как ожила сзади них стена народа, колыхнулась, заворчала, дядя Родя и его Совет переглянулись, усмехаясь, словно говоря: ну что ж, и на том спасибо, хоть это будем знать, дуй те горой!

— С богом! — сказал отец Петр и пошел грузно впереди подводы, светясь крестом на груди, постукивая зонтом, не прощаясь с мужиками и бабами. А те все-таки поклонились ему вслед, его рясе, которая теперь, в сумерках, была не лиловая и не позлащенная, как все вокруг, а почему-то одного черного цвета, как платье Ксении Евдокимовны. Батюшка, идя, снял соломенную шляпу и утирал себе лоб и волосы.

Коля Нема тронул вожжами, чмокнул, свистнул, пока мерин его послушался, и закосолапил рядом с ним. Качнулись дроги, скрипнул песок под колесами. За подводой, держась за дроги, как бы подталкивая их и придерживая вещи, чтобы они с воза не упали, семенила прислуга с ридикюлем, в щегольских башмачках на высоких каблуках, как у Кикимор. Опустив простоволосую голову, девка тревожно косилась на народ. И барыня и Витька с Мотькой жалко, тихонько косились, точно боялись, что их не выпустят из усадьбы. Одна Ия ничего не боялась, она ничего не замечала и не понимала, все пересаживалась с места на место, что-то болтая, смеясь.

— Посторонитесь, товарищи! — приказал негромко дядя Родя.

Народ молча расступился, пропуская дроги. Трофим Беженец, стоявший позади всех, торопливо стащил лохматую свою шапку.

— Ауфвидерзеен! — пролаял Ганс как ни в чем не бывало, роняя руки, вытягиваясь, глядя неподвижно — пустыми, оловянными глазами на барыню.

— Добрый пути! — пожелал Франц, словно поправляя ненавистного ребятам пленного.

Ну, и сукин же сын этот Ганс! Ему давно следовало дать по морде. Кто это сделает?

Ия, угнездясь на возу, обернулась, приметила ребятню и замахала ручонкой.

— Кишка, Петух, до свидания! — закричала она звонко — весело. — Мы едем в Петроград, к папе… Я скоро вернусь. Что привезти вам?.. Растрепа, а тебе? Говорите скорее!.. Да говорите же!

Глава XII

Утро мудренее вечера

Не зря в деревне, жалуются: весна да осень — на дню погод восемь.