Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
— Думаешь, слабо руками взять? — спрашивает он сдавленным голосом. И сам ужасается тому, что сказал.
— Слабо, — равнодушно отвечает ничего не подозревающий Яшка.
На всякий случай зажмурившись, Шурка хватает жука. И ждет: что будет?
Жук царапает ладонь колючими лапками. Щекотно. Взвизгивая, Шурка невольно раскрывает глаза и, осмелев, перекидывает жука, как обжигающий уголек, с ладони на ладонь, потом медленно обрывает ему лапку за лапкой и, наконец, рога, похожие на крошечный ухват.
С жестоким любопытством наблюдают друзья за жуком.
— Как думаешь, Яшка, ему больно?
— Знамо, больно.
— А почему он не кричит?
В самом деле, почему жук не кричит, если ему больно? Яшка Петух задумчиво лезет пальцем в веснушчатый нос.
— Эх ты, простофиля! — говорит он, встряхнув волосами. — Да у него голоса нет. Ему кричать нечем.
— А как же рогачи между собой разговаривают?
Яшка молчит.
— Наверное, лапками, правда? Вроде немых, которые на пальцах показывают, — предполагает Шурка. — Или усиками. Тараканы завсегда усиками переговариваются, я видел… Давай играть в охотников? Будто мы в лесу, и будто тут зайцев видимо — невидимо, и будто ты — собака, а я — охотник. Ладно?
— Нет, я будто охотник, а ты — собака, — поправляет Яшка.
— Ишь ловкий! А пугач чей? Ну ладно, давай напеременки: сперва охотник я, потом ты…
Однако охоте не суждено состояться. За амбаром они встречают ораву галдящих приятелей. Случилось что-то необычайное. Ребята орут как оглашенные, навалились грудой, толкаются и лупят по траве палками.
— Вот она!
— Бе — ей!
— А — а, проклятая!
— Что стряслось, братцы? — спрашивает, подбегая, Яшка.
Ребята не отвечают. Впрочем, этого и не требуется. Продравшись через толпу, Шурка и Яшка отлично видят сами: по примятой траве золотым браслетом вьется медянка. Чей-то смелый, ловкий удар оторвал ей напрочь голову. И теперь ребятня наперебой молотит по безголовому туловищу. От медянки отскакивают шевелящиеся куски, свертываются в кольца.
Раздобыв палки, друзья присоединяются к побоищу. Скоро общими стараниями враг уничтожен. Усталые, возбужденные, ребята окружают разорванную на куски медянку, любуясь делом своих рук.
— Мы играли в коронушки. Полез я в пучки прятаться, а она там. Чуть не ужалила! — рассказывает Колька Сморчок, тяжело дыша и счастливо скосив глаза. — Ка — ак свернется клубком — и на меня! А я ка — ак двину палкой…
— Тебе сорок грехов на том свете отпустится, — уверенно кивает Шурка. — Ну, везет… А ужалила бы — к вечеру поминай как звали.
— Брехня! Медянка и не змея вовсе — ящерица, только без ног, небрежно говорит всезнающий Ванька Шулепов. Он учится второй год в школе и важничает перед ребятами. — Она не жалится, медянка.
— Трепли — ись! А почему Федор Боровой в одночасье помер?
— Приспичило ему, и помер. Много вы понимаете! — хорохорится Ванька. — У него чахотка была.
— Как же, чахотка!.. Чахотка, когда кровью кашляют. А дедко и не кашлял вовсе, я помню, — решительно утверждает Яшка. — Дело было так, ребята… Он из лесу с грибами пришел и кричит: «Экое мне счастье привалило — золотую цепочку от часов нашел. Корову куплю». Полез в карман, а это — медянка. Типнула она дедка в мизинец… И типнула-то самую крошку, словно уколола булавкой. А чуть солнышко закатилось, он и преставился, дедко-то. Вот она какая цепочка от часов… Она махонькая, медянка, а кусачей ее на свете не найдешь, такая подлая.
Приступ страха охватывает ребятню. Потихоньку все отодвигаются от медянки. Даже Ванька Шулепов, храбрец, пятится в лопухи, будто за надобностью.
Шурка издали, осторожно ворошит палкой страшные клочья.
— Теперь не оживет, — заключает он громко, ободряя себя и друзей.
— Да — а… поди-ка! Она срастается, — говорит Яшка.
— Ври!
— Вот провалиться мне… — крестится Петух торопливо. — Прошлый год мы с батей ворочали клевер в Барском поле, а она и ползет… Граблями ее батя убил, на мелкие кусочки изорвал. Утром пришли клевер огребать, глядим — ого — го! Ее и в помине нет.
Ванька, вылезая из лопухов, фыркает.
— Невидаль какая! Вороны утащили. Вороны завсегда колелых змей жрут. Нам учитель в школе говорил… А то есть еще в жарких странах такая птица — секлетарь, так она живых змей глотает, честное слово.
Никто не хочет верить простому объяснению Ваньки Шулепова. Нет, не могли вороны сожрать змею. Если бы они сожрали, тут же бы подохли. Конечно, медянка, как всегда, срослась и уползла. Вот и эти хрупкие колечки соединятся, и оторванная голова к ним прирастет, как только уйдут ребята. И будет золотая ядовитая цепочка жалить людей насмерть.
— Закопать ее… в разных местах. Тогда не срастется, — предлагает Шурка.
И медянке устраивают похороны.
У амбара, в сырой земле, роют ножами глубокую нору и прячут туда блестящий, свернутый трубкой хвост медянки. Вторую нору делают за рекой, на луговине, третью — на шоссейке, четвертую — под кочкой, у изгороди, за околицей. А размозженную голову медянки с великими предосторожностями относят еще дальше, к Косому мостику, и хоронят в канаве, придавив землю здоровенным булыжником. Пусть теперь попробует срастись! Добрая верста отделяет хвост от головы… Неужели и это медянке нипочем?
— Завтра посмотрим.
— Чур, вместе. Ладно?
— Ясное дело.
— Кто хоронил, тому и смотреть.
Покончив с медянкой, Шурка отстает от ребят и уводит Яшку к риге.
Они спускаются в яму, заросшую колючим репейником и жирной крапивой. Здесь сумрачно, пахнет гнилью и плесенью. Таинственно шелестит осинник, глухо гудят вспугнутые осы. Крапива жалит босые ноги, репейник цепляется за штаны, словно не хочет пустить к старому пню. Он торчит раскорякой из груды гнилушек, седой мох висит на пне бородой. Если, не мигая, долго смотреть на пень — он оборачивается в большеголового спящего старика. Жужелицы проточили на его темном лице глубокие морщины, две впадины, продолбленные дождем и птицами, чернеют, как закрытые веки. Толстый, загнутый сук выступает на пне крючкастым носом, и щель под ним зияет беззубым ртом. Вот — вот, кажется, пень проснется, поднимет тяжелые деревянные веки и, кашляя, строго спросит: «А вам тут чего надо?»
— Здесь… — шепчет Шурка, передавая Яшке пугач. — Зазря не пали! Уж коли выскочит чудище… ну, тогда… можно.
— Без промаха уложу, — тихо обещает Петух, ежась и оглядываясь.
Затаив дыхание Шурка опускается возле пня на колени. Сладко мрет сердце, Шурка крестится.
— Дай бог серебряный рублик откопать!
— Стой, — останавливает его шепотом Яшка, — а отговор, про который пастух Сморчок говорил, знаешь?
— Забыл…
— Повторяй за мной. Да не сбивайся, не то клад беспременно в черепки обратится.