Отравленные клятвы
Шрифт:
Торт лопается у меня на языке, приторный и слишком сладкий, и я тянусь за своим собственным кусочком торта, чтобы его пальцы не задержались на моих губах, если уж на то пошло. Я почувствовала давление его пальца на мою нижнюю губу, то, как интимно он оставался там слишком долго, и я хотела, чтобы он перестал прикасаться ко мне.
Даже если это означает прикоснуться к нему вместо этого.
Я подношу торт к его губам, и в тот момент, когда его глаза встречаются с моими, я знаю, что он собирается поставить меня в неловкое положение хотя бы потому, что получает от этого какое-то болезненное удовольствие. Я запихиваю приторную сладость ему в рот и чувствую, как его язык касается кончиков моих пальцев, его губы смыкаются вокруг них, и мне хочется плюнуть ему в лицо. Не только из-за порочного блеска в его глазах, но и из-за дрожи, которая пробегает по моей спине, когда я чувствую тепло его языка, скользящего по моим пальцам.
Я не хочу желать его. Я не хочу, чтобы он вызывал у меня что-либо, кроме отвращения, и каждый раз, когда я это делаю, я ненавижу его все больше.
Я убираю руку так быстро, как только могу, и тянусь за салфеткой, чтобы вытереть и липкость торта, и тепло его рта. Я снова вижу довольную улыбку на его лице, но, когда я снова смотрю на него, я вижу и кое-что еще.
Что-то, что заставляет меня дрожать в страшном ожидании.
В его глазах ужасающий голод и, как я говорю себе, нежеланный.
— Ты будешь сладкой, как этот торт, зайчонок, — бормочет он низким чувственным мурлыканьем, когда его рука обнимает меня за талию и он притягивает меня к себе.
На этот раз, когда он целует меня, он медлит. Его губы прижимаются к моим на глазах у всех, и я слышу легкое одобрение в комнате, а почему бы и нет? Николай муж, целующий свою молодую жену перед нашим свадебным тортом. Он устраивает шоу, которого все они ожидают. Мне хочется дать ему пощечину, когда он отстраняется. Моя рука сжимается в кулак, сопротивляясь порыву, и он, должно быть, видит это, потому что его рука ловит мою, поднимает к своим губам и целует тыльную сторону моих побелевших костяшек.
— Осторожнее, милая, — бормочет он. — Я не позволю тебе делать что-либо неподобающее на глазах у всех наших гостей. Представь, что случиться с твоим отцом, если ты это сделаешь.
— Ты предполагаешь, что меня волнует то, что с ним происходит, — шиплю я, и глаза Николая чуть-чуть расширяются.
— Но тебе небезразлично, что происходит с тобой, я уверен. — Он притягивает меня к себе, когда музыка усиливается, ведя меня на танцпол для нашего первого танца. — Так что вместо этого ты можешь иметь это в виду.
Должна ли я? Николай выводит меня на танцпол на глазах у всех, его рука на моей талии и предплечье. Интересно что самое худшее, что он может сделать? Убить меня? Мое чувство самосохранения поддерживало меня в живых так долго, но тогда я думала, что после этого у меня будет другая жизнь, что я заработаю свою свободу, лежа на спине в постели Пахана. И все же я не могу набраться смелости, необходимой для того, чтобы выяснить, зашел бы он так далеко.
Может быть, есть выход, думаю я про себя, когда он разворачивает меня, притягивая обратно мгновением позже, его теплая рука на моей пояснице. Он не может держать меня взаперти вечно. Может быть, я смогу сбежать. Я цепляюсь за это, пока мы танцуем, и пытаюсь использовать это, чтобы отвлечься от того, каково это быть так близко к Николаю. Я хочу думать о возможности побега, а не о резком, пряном запахе его одеколона в моих ноздрях, или о его широкой, мускулистой фигуре в прекрасно сшитом костюме, или о том, каково это чувствовать его так близко ко мне. Его рука собственнически прижата к моей пояснице, пальцы проводят по шелку вдоль позвоночника, и я понимаю, что это заставляет меня чувствовать, что я действительно и делаю.
Мне действительно это нравится.
Он снова разворачивает меня, притягивая к себе резким движением запястья, его рука скользит вокруг моей талии. Он наклоняется, его теплое дыхание касается моего уха, и я напрягаюсь, чтобы он не почувствовал дрожь, пробегающую по моему позвоночнику.
— Недолго осталось, зайчонок. Я чувствую, как ты дрожишь. Мы уйдем, прежде чем ты успеешь оглянуться.
Это то, чего я боюсь. Это достаточно плохо, быть вынужденной натягивать улыбку и притворяться, что от его рук на мне у меня не бегут мурашки по коже, как будто я не хочу кричать перед всеми собравшимися здесь, что это против моей воли, как будто кому-то есть до этого дело. Но что будет дальше…
Все будет еще хуже.
Это происходит слишком быстро. Не успеваю я опомниться, как появляется очередь, чтобы попрощаться с нами, когда Николай ведет меня к двери, из ресторана, к другой ожидающей машине. На этот раз, когда его рука опускается на мое бедро, это более собственнически, чем раньше. Предвкушение. В его прикосновениях чувствуется жажда, и я вижу, как его серо-голубые глаза сияют в темноте, когда он указывает водителю дорогу.
Я действительно в ловушке.
ЛИЛЛИАНА
Комната, в которую он меня приводит, так же прекрасна, как и все остальное, великолепный номер для новобрачных. Он позволяет мне войти первой, всегда притворяясь джентльменом, а затем закрывает за нами дверь.
На балкон ведут две двойные двери, и я подхожу к ним, глядя на город за ними. Я слышу Николая позади себя, шорох, когда он снимает пиджак и ослабляет галстук, звяканье льда в стакане, когда он наливает себе выпить.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — Его голос такой небрежный, как будто это ничего не значит. Как будто ему нравится растягивать это.
Я стискиваю зубы, с трудом сглатывая.
— Нет, — выдавливаю я. — Я в порядке. — За ужином я выпила достаточно вина, чтобы снять напряжение, все остальное только усложнит сохранение самообладания.
— Как тебе будет угодно. — Раздается звон жидкости в стакане, и я борюсь с желанием повернуться и удовлетворить свое любопытство относительно того, водка это или виски. Я узнаю достаточно скоро, когда он поцелует меня.
От этой мысли по моему позвоночнику пробегает очередная волна страшного предвкушения, и я стискиваю зубы, сдерживаясь. Я не хочу этого. Я не хочу ничего из этого. В тот момент, когда его пальцы скользнули мне под юбку, и я была скользкой от желания к нему, когда он поцеловал меня перед камином, и я захотела большего, это была не я. Это было не потому, что я хотела его. Это то, что я говорю себе. Но когда я слышу его шаги по ковру, чувствую его присутствие позади меня, учащенное биение моего сердца в груди угрожает выдать это.
Его руки ложатся на мою талию, пока что это единственная часть его тела, прикасающаяся ко мне.
— Сейчас только мы, зайчонок — бормочет он. — Я могу сделать это безболезненным для тебя, если ты мне позволишь.
Кислота срывается с моего языка, прежде чем я могу это остановить, гнев в словах направлен как на меня, так и на него.
— Я не хочу, чтобы ты был хорошим, — шиплю я, все еще отворачиваясь от него. — Я не хочу тебя. Я не хочу ничего из этого.
— Посмотрим. — Его пальцы гладят мою талию сквозь шелк, медленно и терпеливо, и мое сердце замирает.