Отстойник
Шрифт:
– Мне почём знать, - военком жуёт губы и хмурит обрюзгшее лицо, сурово смотрит на меня, словно в чём-то уличает непотребном, - мне приказали, я передал.
Непонятно, чем я заинтересовал эти службы? Как и все обыватели, я с опаской отношусь к этим органам. Много ходят о них слухов, домыслов, при любом раскладе, к ним не стоит попадать, но делать нечего, посетить их придётся.
Бегу на катер, Катя меня уже ждёт, такая худенькая, в своём лёгком пальтишко, совсем ещё девочка.
– Кирилл, катер уже отправляется, бегом, я билеты купила!
– торопит она меня, бережно придерживая
Забегаем на палубу, вовремя, с кнехтов срывают канаты, словно вопль простуженного павлина звучит сирена, плавно отходим от причала и, рассекая волну, устремляемся в море.
– Пойдём на корму! Сейчас хоть и не месяц май, но тут очень душно!
– Катя тащит меня за собой.
На корме народа мало, в основном курильщики, и то, пытаются скорее докурить и спрятаться от холодного ветра.
Резко похолодало, с севера пронизывающе задуло, в то же время на небе ни единой тучки, ярко сияет солнце, для Крыма нормальное явление, это не как под Москвой, едва осень и серое, в низких тучах, небо, и так до самой весны, терпишь-терпишь, когда наконец-то потеплеет, а всё так же холодно и не уютно. Не дожидаясь тёплых дней, офицеры выгоняют солдат на улицы скалывать лёд с дорог, это называется: "делать весну". Что удивительно, а ведь и вправду, через пару месяцев она приходит, всё тает, в лесах мокнут сугробы, проваливаются между стволами и под каждой берёзой устанавливают бутылочки, консервные банки - собирают берёзовый сок, в принципе, своя прелесть есть.
Бултыхает конкретно. Будоража катер, волны с силой шмякают о борт, хотя построен мол, который должен защищать от штормов, отдельные тяжёлые валы перекатываются через него и, с беспощадной наглостью, сотрясают тихую бухту. Удивляюсь, как это ещё рейсы не запретили.
Катер, при развороте, хорошо пошвыряло, пассажиры заохали, хватаясь за поручни и за сидения, затем он вышел носом на волну, стало меньше качать, но пена всё равно большими хлопьями шлёпает на корму. С трудом нашли место в закутке, держимся за поручни, с восхищением смотрим на вздымающиеся в пенных завитках гребни.
– Вы бы прошли в помещение, - беспокоится вахтенный матрос, долговязый парень в потёртой штормовке.
– Да-да, сейчас, - отзываюсь я, но как зачарованный продолжаю стоять, любуясь непогодой. Матрос потоптался-потоптался, наверное, вошёл в наше состояние, улыбнулся, и решил нас не дёргать, оставив одних на корме.
– Мне такой классный сон снился, правда, в конце едва не расплакалась, - откровенно говорит Катя, - вроде я побывала в стране драконов. И знаешь, там был ты, в бронзовой чешуе, такой сильный и добрый. Мы летели в свой город, но нас туда почему-то не пустили, - она, нахмурившись, смотрит на меня, ждёт, что я скептически заулыбаюсь, буду шутить по этому поводу.
– А у тебя была ярко медная чешуя и острые когти на лапах, - я пристально смотрю её в глаза, - её зрачки внезапно расширились и, неожиданно сузились, как у кошки.
– Так значит, это была правда?
– Правда.
– Я всегда ощущала себя драконом, - повела острыми плечиками девушка. Она плотнее закрыла платком тоненькую шейку, холодные брызги вздумали
– Однако, нас скоро смоет за борт, - тревожусь я, пятясь к двери.
– Нет, сейчас выйдем в речку, там спокойнее, - Катя совсем не хочет уходить с кормы.
С трудом швартуемся у причала Голландии. Экипаж помогает пассажирам покинуть борт, катер сильно бьётся об привязанные шины. Скрип от трения, напоминает визг рассерженной свиньи и, едва последний человек высаживается, катер сразу отваливает. Вероятно, это последний рейс, бухту точно закроют, придётся добираться обратно на автобусе, а они практически никогда не ходят.
Едва вышли из бухты и направились к устью реки, как волны, словно их посадили на поводок, успокаиваются, лишь изредка, под порывами ветра, нервно дёргаются.
– Мы в Инкермане с тобой познакомились, - уверенно говорит Катя.
– Точно, я вспоминаю! Ты на работы пришёл устраиваться, а я уже была взрослой женщиной, - восклицает она, - какой кошмар!!!
– И всё было при тебе!
– не удержавшись, хмыкаю я.
Она с прищуром смотрит на меня, - не зарывайся, напарник!
О, как мне знаком этот взгляд, я искренне улыбаюсь: - Узнаю тебя, напарница.
Она неожиданно весело смеётся, ласково смотрит в глаза: - А знаешь, ты мне тогда так не понравился, типичный надутый индюк!
– А ты меня, буквально до кипения доводила, - вторю ей: "Кирилл, я начальник, ты - подчиненный".
– Ага, на тебя как залезешь, так и слезешь, быстро меня на место поставил.
В груди потеплело, словно родственную душу встретил, амнезия растворилась как туман под палящим солнцем, и старый мир связал нас крепче брачных уз.
Вдыхаем солёный воздух, двигатели мерно гудят, неназойливо, порывами, доносит запах дизтоплива, мимо проплывают берега, у причальных стенок стоят военные корабли, между ними затесался плавучий док, вдали просматриваются контуры морских кранов. Иной раз, мимо проходят катера, пыхтят буксиры, на нефтебазе заправляется топливом МПК.
Катя порылась в сумочке, вытащила свежий батон: - Будешь?
– протягивает половину.
Отрицательно повёл головой. Тогда она нащипала крошек и кидает в воздух. Глазастые чайки мигом узрели лакомство, с ржавыми криками спланировали вниз, щёлкают клювами. Одна из них, даже садится на леера, вытягивает шею в сторону рыжеволосой девушки, боязливо перебирает лапами.
Катя вытягивает ладонь с кусочком булочки, птица подскакивает, ударяет жёстким клювом по пальцам и, довольная взмывает вверх. Катя смеётся, потирает ладони друг о дружку: - Чуть пальцы мне не отхватила, зараза!
Вскоре выходим к устью Чёрной речке. Здесь небольшая бухточка, справа - Малый Инкерман, слева - Большой Инкерман. Швартуемся, ловко заброшены на кнехты канаты, матросы помогают пассажирам выйти. Оказываемся на берегу, рядом гремит состав, мелькают вагоны и сквозь шторки выглядывают любопытные лица, Москва- Севастополь.
Идём вдоль путей, народа мало, все или на работе, или уже сели на катер. Впереди мост, он разграничивает море с речкой. По бокам уже виднеется камыш, у самой поверхности носятся стрижи. Неужели ещё мошки остались, вроде как, холодно уже?