Отступники
Шрифт:
– А если бы у тебя был выбор…
– Какой?
– Работа похожая, но бескровная…
– Еще чего. Куда интереснее биться с отребьем.
– Вельвет, бывает по-разному. Иногда отребье, это просто непонятые люди, неугодные люди или даже люди оклеветанные …
– На все воля Первого, – сказала она утомленно, и зевнула. – У нас хватит сил взять на себя грех ради благополучия Авторитета.
Лапа Первого, кто из нас должен это говорить? Неужели она?
– Ты говоришь странные вещи, – сказала она озадачено. – Ты словно ведешь меня к чему-то, к какой-то мысли, но я не понимаю тебя. Что-то случилось, Престон? У тебя проблемы? Ты
И тут я понял, что если не выскажусь, то весь наш разговор будет бесполезен. И начал рассказывать, пытаясь быть предельно ясным и убедительным. И очень старался объяснить себя, хотя это каторжная, мучительная задача, которая не терпит обилия слов.
Она слушала, не перебивая меня не на секунду. А когда я закончил, долго молчала, стуча пальцами по моему нагруднику. Потом встала и перешла на другую кровать.
– Так ты согласился? – спросила она, глядя на меня с непонятным набором чувств.
– Да, и надеялся…
– Что?
– Что ты пойдешь со мной.
– Что я пойду с тобой?! – прокричала она шепотом, и вскочила. – Да как ты смеешь, предатель, червяк, тряпка, перебежчик, баба?!
– Я же объяснил тебе…
– Что? – она подскочила ко мне и схватила за ворот. – Что ты мне объяснил?! Что у тебя кишка тонка убивать врагов?! Которые помогают перетаскивать бомбы! Ты хоть представляешь, что они могли сделать с этой бомбой?! Да тебе плевать, тебе просто хочется чистеньким остаться… Это даже обсуждать противно! Наслушался лепета какой-то лживой поганки, которая шкуру свою спасала! И свою тут же продал! И кому?! Ворам. Ты хоть представляешь что тебя там ждет? Растление, унижение, потеря смысла и веры. А потом, однажды, ты ошибешься, и тебя затравят собаками или бросят в яму. Ты жалок Престон. Ты ничтожен. Я думала, что ты сильнее, а ты действительно просто сливочный папенькин сыночек.
– Вельвет, – неприятно изумился я.
– Заткнись, – она с презрением оттолкнула меня. – Забудь, что я сказала тебе той ночью Престон. И я забуду. Нет, ну какой же ты все-таки гад… Я теперь… Из-за тебя… Ты брал на себя ответственность, Престон. И так подло меня предал. Я не могу в это поверить. Я только сейчас осознала всю глубину твоего предательства и не могу в это поверить… За что, Престон? Или ты считал это просто интрижкой? Но я-то действительно тебя любила. Понимаешь? Когда ты сжигал мосты, ты не заметил, что на одном из них стою я? А, Престон? Что я доверила себя в твои руки, потому что некому больше было доверить, потому что у меня больше никого нет, потому что ты и Гелб – моя семья… И ты просто разжал руки… Тебе стало неинтересно. Ты решил уйти к ворам и не напрягать свою совесть. Ты ведь должен был понимать, что я не соглашусь. Что это вообще нелепо. Несуразно…
– Я…
– Ты предатель Престон, – всхлипнула она. Но не от слез, а от злости. – Чем бы ты себя не оправдывал.
– Я надеялся, что ты меня поймешь. Любовь строится на понимании.
– Любовь также строиться на доверии, – горько добавила она. – Я бы спасла твою душу Престон. Я бы помогла тебе. Но теперь это неважно. Раз ты в первую очередь подумал о побеге, а не обо мне, значит, так тому и быть. Убирайся. Я… Я проклинаю тебя.
Состояние у меня было полубредовое. Я был уничтожен и окончательно дезориентирован. Больше всего на свете мне хотелось доказать, что я делаю это не из-за страха и оказаться в грохочущей лавине сражения, изрыгающей огненные языки и кровавые фонтаны. А там драться, резать, рвать, ломать свои и чужие мечи, надрывать глотку в бешеном озверелом кличе. Покалечиться, обезуметь, умереть, лишь бы доказать ей, что я не трус.
– Я все понял, Вельвет, – произнес я негромко. – Ты права. Во всем. Я сейчас уйду. Но перед этим хочу сказать тебе кое-что. Ты можешь не слушать, можешь не верить, но я скажу правду. Я проклят. Я проклинаю сам себя. И хоть все мои слова и вся моя жизнь теперь стоят в этих стенах и в твоем сердце не больше глиняного черепка, я говорю тебе, что я тоже любил тебя по-настоящему и по-настоящему хотел вызволить тебя отсюда, искренне полагая, что так будет лучше. Я ошибся. Я поплатился за это. Однако ты не сможешь мне помешать и дальше любить тебя. Это будет частью моего проклятья: любить и понимать, что обречен только на презрение. А второй частью будет вечная охота, которую начнет старина Иордан. Но это пустяки…
Я взял себя в руки. Никто меня отсюда не гнал. Вот сейчас я медленно встану. Медленно разденусь. Рассмеюсь. А потом так же медленно объясню ей, что это была… Что? Так никто не шутит.
Я медленно встал. И медленно побрел к окну.
Она сидела, закрыв лицо побелевшими пальцами, и беззвучно подрагивала. У нее на глазах только что мучительно умер Престон Имара от’Крипп. Он вдруг взревел искаженным от боли голосом, выкатил невидящие глаза, и испарился. Больше она никогда его не видела.
Я неверной рукой распахнул окно и выбрался на выступ.
– Не уходи, – это могло быть сказано ее дрожащими губами, и выдумано мной лично. Я не решился обернуться. Вместо этого я шагнул во тьму.
Глава 3
Мыло и веревка
Живущий лес стоял сплошной стеной, густой и непроходимый, с единой колыхающейся кроной. Деревья леса были горды и могучи, с толстой красноватой корой, обширными ветвями и неохватными стволами. Авторитет гордился этим лесом. В нем изыскивалось новое зверье для армии и промышленности, дарами этого леса кормились и бедняки, и мой папаша. Древесиной снабжался флот и зодчество.
Лес окружал Гигану естественной преградой вторжению извне и помнил еще великие страдания армий Соленых варваров, которые форсировали его с такими потерями, что городу каждый раз удавалось выдержать и прорвать осады. Ни одно орудие не могло достичь растущих и крепнущих стен, кавалерия тонула в болотах, пехота неизменно травилась грибами и ягодами, которые не умела классифицировать, исходила поносом или умирала от газовой гангрены. Пожиралась диким зверьем.
В общем, это был хороший лес по меркам Авторитета в целом. Но только в общем.
Была одна маленькая частность.
Я подбросил икры хлопышей в костер, и прикрыл глаза ладонью. Скачущий свет долго играл тенями по округе, разрываясь и стрекоча. Вокруг меня лежали затопленные темнотой равнины Предлесья, ноздреватые от нор сусликов, и закупоренных змеиных логовищ.
Я ногой подкатил к себе пустой пивной бочонок, поставил его на попа и сел, размышляя о долге, чести и красивых словах, их сопровождающих.
Рем, когда я раскрыл ему свое прошлое, долго таращился на меня в явном затруднении, выскребывая крошки из-за замасленного воротника. Мне сперва показалось, что он не понял сути моих переживаний, но Рем просто не мог говорить, не выскребя, первоначально, крошек из-за воротника. Поэтому я не сразу догадался, что он начал комментировать мой рассказ.