Отступники
Шрифт:
– Пиво, – сказал я неистово.
– Венское?
– Лапанское.
– Более или менее… Почему не Фондо тысяча двести сорок пятого? Я к нему обычно примешиваю масло белых опал, и, как видишь, не даю фальшь.
– Так уж и фальшь, – засомневался я. – Вино я перестал пить год назад. А вот насчет масел… Грубею, брат Гелберт. Забываю ресурсы. Не мог бы ты по старой дружбе напомнить мне.
– Разумеется, – возликовал Гелберт, тут же наполняя мои руки розоватыми склянками. – Я как чуял. Ну конечно я чуял. Ты ведь глотаешь столько дряни…
– Ага, – я, щурясь, рассматривал красивые, а потому совершенно нечитаемые этикетки. – Рекомендации, рецепты, формулы?
– Сейчас, я тебе все объясню, – взялся Гелберт. – Вот это – масло вербины, питает связки. В сочетании с
– Начинается, – кисло воскликнул Рем, выхватывая у Гелберта свой сверток. – Девочки, я вас умоляю, не залетите на ярмарке от какого-нибудь бродячего циркача, а то когда плодить будете, весь голосок на крик сорвете.
И он начал разворачивать подношение.
– Э, нет! – вздрогнули мы с Гелбертом.
– Вали со своим сыром подальше в лес, – сказал я угрожающе.
– И бумагу потом закопай поглубже в землю, – добавил Гелберт брезгливо. – А лучше сожги. Только воздай ей должное почтение, перед захоронением. Если б не она, я бы высох от этой вони. Кстати, я теперь тебе ничего не должен, согласен?
Рем бил по нам долгим презрительно-подавляющим взглядом, переступал с ноги на ногу, колупал ногтем узлы свертка, а потом, невнятно грозя и богохульствуя, бережно спрятал сыр себе в штаны, ближе к правому бедру.
– Вы… – начал он, скапливая у себя во рту всю союзную менадинскую и Авторитетсткую брань.
Гелберт сделал вид, что приготовился записывать, я прикладывал горловинки склянок к правой ноздре, и придирчиво вдыхал аромат масел.
И тут Рем заговорил.
Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, и даже Рем, были лишь примитивными рычагами Первого, которые он создал лишь для того, чтобы вытворить этот Сыр. Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, не принимали, не понимали, а главное, не хотели усвоить даже сотую часть Его первосущной мощи и мудрости, которую Он передает любому, кто решает принять его в самое себя, в нутро и душу. Этот Сыр был упомянут еще в древних менадинских скрижалях, вырубленных Ираном Бакараном на Безвершинных скалах. И что же мы? Что делаем мы, глупейшие из глупцов, слепейшие из слепцов, в тот миг, когда жрец Сыра собирается показать восход древней веры? Тьма… Горе… Безнравие… Серость…
– Вонь, – сказал Гелберт умиленно.
– Вонь, – машинально повторил Рем, экзальтированный сыром в штанах.
Я от смеха залил себя драгоценным цедом, и тогда Рем, рассвирепев, бухнулся около костра, и вцепился в свою мелоду.
Это, безусловно, был сыр, однако такой, что обыватель заподозрил бы в нем суть Хладнокровного, и немедленно предал освещенному церковному огню. На поверхностный незаинтересованный взгляд, это была темно-серая пористая субстанция с ядовито-зелеными прожилками, плотная, и чем-то напоминающая заводской шлак. Этот сыр готовили где-то на юге Менады из молока самых старых особей священного жвачного животного гурах. Крохотные партии этого сыра с величайшими предосторожностями импортировались в границы Авторитета, и по предварительным заказам распродавались рисковым гурманам и на кухни редких харчевен. И хоть этот сыр и имел необычный, весьма композитный диковинный вкус, он так и не пошел в народ, в основном конечно из-за своего невероятного, невыносимого, душащего жизнь смрада, который мгновенно намертво въедался в любую поверхность, кроме чугуна и специальной маггической бумаги. То, как его выдерживали менадинцы, можно было объяснить лишь веками привыкания, да грубым, подчас совершенно отсутствующим обонянием (надо понимать, именно от испарений этого сыра, называемого ими бон Гор, или же, дословно, «масса Бога»).
– Рем, – серьезно вздохнул Гелберт. – Ты ведь понимаешь, что не в обиду и не в оскорбление тебе, мы говорим такие вещи. Человек слаб. Не все ему под силу вынести, даже если это озолотит его нутро и душу. Ну не могу я на выполнение задания идти вместе с духом священного бонгора.
– Да, – сказал я веско. – Извини.
– Первый простит, – прорычал Рем сварливо.
– Время, господа, – сказал я, торопливо пряча склянки. – Благородный Гелберт, прошу вас высказаться.
– Да, конечно, – Гелберт помрачнел, посмотрев в сторону кренящихся крон Живущего леса. – Дело это темное Престон. Действительно темное. Мистики-то у нас на многие тома, не хватает чернил… Мистика – это просто недостаток фактов. Или фактов перестановка. Или же одуревший от скуки свинопас с неплохими сочинительскими способностями. А к нам потом приходят жуткие запросы из поселений, где ходят землей немертвые, червецы, дети восстают против родителей, да при этом говорят на давно забытых языках. В общем для нас это выходные дни. Мы выясняем, что это пара десятков одичавших от лени крестьян, которые обносят по ночам огороды, да щупают поздних путников… Но бывает, что разведчик возвращается либо седой на одну сторону, либо не возвращается вообще, и тогда мы понимаем, что пора бы нам немножко поработать. Иногда мы, представь себе, преуспеваем, и тогда наш Бестиарий или галерея Ведьм пополняются трофеями… Но эта башня, Миркон, это легенда легенд, это даже не наша юрисдикция. Миркон находиться под личным наблюдением Четвертого из Двенадцати Акта Мудрейших. Мы при нем как почтовые голуби, косим глазом, слушаем, запоминаем, а потом приносим ему что-нибудь на лапе. А до него за ней наблюдал Третий, до него Втоой… и так далее. Эта башня переходит у них по наследству как слабоумие, и каждый номерной магг должен внимательно стеречь ее каменный монолит от вторжения внутрь и, соответственно, изнутри.
Вот тебе несколько канонов. Башню эту возвел как людской форпост, Дориан Виг, первый Автор Авторитета. Было это, сам посчитай, четыреста нерестов назад. Ну, Дориан на три нереста и три цикла замуровал там пятьдесят мощнейших маггов того времени, чтобы они, умирая от истощения и вечной тьмы, пропитали башню своей несокрушимой маггией. Документально все было добровольно: волшебники плакали от счастья, когда за ними начали возводить кладку. Хотя, возможно, летописец плохо разбирался в эмоциях или ратовал за золотой фарс легенды. Тем не менее, башня была поднята не из чего-нибудь, а из метеоритного камня, так что колдуны вполне могли падать духом, вполне могли возжелать дезертировать и изменить делу Авторитета. Ведь метеоритный камень совершенно глух к маггии.
Когда Дориан, слава ему и вечная память в золоте, пришел вскрывать башню, выяснилось пренеприятное. Во-первых не все магги выполнили свой долг, а во-вторых, те, кто все же выполнил, и уже заканчивал тлеть, пропитали башню таким злом, страхом, и отчаяньем вместе со своей маггией, что первые священники Зверя, войдя внутрь… Хотя нет, подожди, внутрь они даже зайти не успели. Когда великий меч Дориана пробил брешь в черном сочащемся мерзостью камне, оттуда вырвалась Смерть, та самая, истинно враждебная дыханью сила. Все кто был вокруг божественного Дориана немедленно «ушли даль» и башню он посетил в один щит и меч, свои собственные… Короче, там он нашел сорок девять скитающихся трупов и одного безобразно раздувшегося некроманта, который уже прикидывал, как бы это ему половчее захватить мир.
Известно, что этого отступника звали Вохрас. Известно, что был создан золотой список жертв Миркона, но после случившегося Вохрас был стерт с таблиц. Анналы тоже постарались поглотить его, замазав истинные масштабы того, что произошло тогда между Дорианом и Вохрасом… Так мне кажется.
– А что каноны? – спросил я.
– Ну… – Гелберт потянул уголки губ. – Взмах меча, гневы и вопли, проклятые слова, ненависть тяжестью в сотни глыб. Вохрас пал…
– Держу пари, что в вашей галерее Ведьм нет его задницы, – заметил Рем.
– Нет, – согласился Гелберт. – Хроника сообщает, что Дориан оставил поверженного Вохраса в башне, и повелел вторично заложить ее…
– Слушай, Престон, – снова встрял Рем. – Я заметил в рассказе Гелберта слово «мертвец», слово «смерть», «мерзость», «зло», «отчаянье». Есть кое-что о непробиваемом камне. Но, я видимо, прослушал ту часть, в которой речь шла о сокровищах.
– Гелберт, – я склонил голову в сторону Рема.
– Полные подвалы, – не скупясь, сообщил Гелберт. – Предполагалось, что сила изливающаяся из умирающих маггов, пропитает еще и некоторое количество утвари. Оружие, украшения, доспехи, книги… Животных.