Отступники
Шрифт:
– Я пойду сейчас, – сказал я внятно.
– Если хотите, – неожиданно легко согласился Вельд. – Ваше право.
– Сколько я был без сознания?
– Неделю.
– Но рука…
– Прогрессивная фармацевтика.
– Я думал, вы имели в виду другое.
– Нужно мыслить шире, господин Престон.
– Ясно. А вы не… Не опасаетесь, что я могу растрепать в Гротеске о расположении ваших покоев?
– Вас выведут с завязанными глазами.
– А как же я вернусь назад?
– Вас будет ждать человек. Скажите пароль, он без разговоров отведет вас куда нужно.
– Клянусь Первым, а если я специально это делаю, чтобы
– Полно, господин Престон, полно вам молоть эту романтическую чушь. Мы уже все обсудили касательно ваших мотивов. Теперь давайте обсудим детали вашего посещения. Змей побери, зря мы так позаботились о вашей одежде… Теперь нужно будет хорошенько ее измочалить, чтобы она отражала мытарства предположительно мертвого человека.
Когда я снял повязку, возле меня уже никого не было. Вели меня недолго, и, тем не менее, я оказался посреди скошенного трехгектарного поля. Это были окраины Гиганы. Столицы, которую я, в какой-то момент, уже не надеялся увидеть. Темнело, Светозверь шел дальше, питать другие земли. И скоро собирался уйти на долгий промежуток безвременья, холода и мрака. Наступало время Тьмы. Падал первый снег, сквозь его тонкий настил угрюмо щетинились сухие корешки колосьев. Но даже через белое, плавное мельтешение, я отлично видел тяжелую, мрачную и утомленную собственным весом громаду Гротеска. Все-таки он был невероятен. Если не сказать, нелеп. Нет, никогда он мне не нравился. Бесконечные башни, бесконечные стены, пролеты, переходы, арки, нагромождения нагромождений, каменное воплощение греха излишества. Я не представлял, каким образом варварам удалось бы захватить его. Они отвоевали бы пару коридоров и периферийные сооружения вроде уборных и подсобных кладовок, а потом у них просто истощилось бы терпение.
Разумеется, в нем, вместе с тем, была и благородная величественная мощь, и достоинство, и несокрушимая вера в силы порядка. Он сам был воплощением порядка, изваянием ему. Только порядок этот был совершенно неприменим к частностям. И наиболее невоздержанные частности становились отступниками.
К ночи я добрался до главных ворот, старательно изображая мужественную усталость. Стражники узнали меня сразу и через несколько минут, меня уже тащила постоянно увеличивающаяся толпа, голосящая столь бессмысленно и разрозненно, что я только кивал и поддакивал. Магутус лично вышел встречать меня:
– Твоим родителям уже отправлено донесение, – сказал он, сдержано похлопывая меня по плечу. – Скоро они будут здесь. Как только мы узнали про взрыв… Нам нужно о многом поговорить. Мне очень хотелось бы знать, что там произошло…
Я старался его не слушать. Это было отвратительно. Видеть отца я не хотел. Тот тоже не любил Гротеск и единственный из всех тэнов, жил вовне. Кроме того, что вернись при таких обстоятельствах кто-нибудь другой моего ранга, его просто «переписал» бы чинуша Акта и отправил бы в казармы, отмываться, и отъедаться мхами.
Я покорно принимал пищу, свежую одежду и благовония, зная, что нужно перетерпеть. Я даже позволил загнать себя в ванну. В общем-то, мне действительно не мешало помыться. Ребята Вельда были замечательно творческими натурами, и натерли меня чем-то неназываемым, чтобы от меня несло как от козла-долгожителя. После ванны я еще раз поел, и тут меня опять принялся донимать Магутус и посетители. Я старался быть радушным, ироничным и в меру конспиративным, постоянно намекая Магутусу на невероятные данные и занимательные улики. Но идти в его кабинет не торопился. Тут я вдруг картинно схватился за голову и уже нагло потребовал отпустить меня в казармы, отсыпаться до утра. Рапорт я должен был сдать немедленно при любых обстоятельствах, даже со шпагой в груди и кинжалом в плече, но Магутус понимал всю серьезность едва не наступивших последствий…
Это все-таки было отвратительно.
Запершись у себя в комнате, я некоторое время прислушивался к гомону за дверью, а когда тот утих, переоделся в теплую одежду и собрал кое-какие пожитки. Гелберт уже вернулся. Он лежал на кровати, положив руки за голову, и смотрел в потолок. Я некоторое время думал, хочет ли он, что бы я с ним заговорил. А потом просто вспомнил, сколько вшей мы с ним передавил, и сказал:
– Привет Гелб.
– Привет, – он посмотрел на меня, приподнявшись на локте. – Что это там с тобой произошло? Я вернулся вчера. Вельвет как призрак: плавает и стонет. Никогда ее такой не видел. На меня – ноль внимания. Мямлит что-то про тебя. Пропал. Без вести. Взрыв какой-то, клочья, никаких шансов. Что бы это все значило?
– Долго объяснять, брат, – сказал я, глядя в сторону окна. – Долго и… стыдно. Попал я в переделку, да в такую, что долго здесь не задержусь.
– Я вижу, – сказал он. – Оделся по погоде. А перед кем стыдно передо мной или перед собой?
– Что? – я посмотрел на него. Гелб возмужал. Его правую щеку пересекал тонкий кинжальный шрам. Он начал отпускать бородку и смотрел на меня новым, глубоким взглядом. Этот взгляд я не узнавал. – А… Перед собой.
– Стало быть, ты совершил что-то гадкое, – сказал он уверенно. – И это тебе понравилось.
– Ты прав, – признал я.
– Не скажешь? – заинтересовался Гелб.
– Незачем.
– Понятно. Мне опасно это знать? Я не боюсь.
– Опасность грозит только мне.
– Ах, вот как. Да ты мученик, братец.
– Так вышло…
Мы помолчали, и я уже собрался было уходить, как он сказал:
– Я ждал, что ты вот-вот рассмеешься, братец, и скажешь, что просто потерял секретный пакет документов, и теперь Магутус заставит тебя прыгать по башням. А потом я бы рассказал тебе о своих приключениях, и насочинял бы с три короба про свой шрам. Но ты не смеешься, змей подери. Так ты действительно уходишь?
– Мне нужен твой совет, – сказал я, и подошел к окну, нащупывая на груди медальон. – Я стою на одной ноге, а передо мной две дороги. Одна для меня, вторая – для других. Одна – долг, вторая – воля. Мой выбор повлияет в основном только на меня самого. Остальные либо поймут, либо смиряться, либо проклянут. Десятки. Остальные так и вовсе ничего не заметят. Мир не пошатнется. Но ставка – моя душа. Оправдан ли эгоизм при такой ставке?
– Клянусь Первым, да о чем ты говоришь? – Гелберт сел.
– О выборе.
– Что бы я выбрал?
– Да. Что?
– Что ж, – Гелберт подобрал под себя ноги и задумался. – В наше время жизнь держится на жестком порядке. Человек рождается для ноши и обязан нести ее безропотно, потому что так он вступается не только за свою жизнь, но и за жизнь людей, которые его окружают. Говоря, что мир не пошатнется, ты исключаешь множество мелочей и возможностей. Кто знает, что может измениться, если ты уйдешь, что может пойти не так, как надлежит образовывать твоему долгу.