Оттепель не наступит
Шрифт:
Я подняла глаза и абсолютно честно сказала:
– Да.
Несколько секунд папа, видимо, сомневаясь в моей заинтересованности, мерил меня взглядом. А затем повернулся к курице, стал её разделывать и сказал:
– Дела так себе. Мы пытались внедрить новый геном пшенице, ускоряющий рост. Но потеряли несколько гектаров посевов. Некритично. Но неприятно.
Папа, будучи некогда выдающимся генным инженером, борющимся с человеческими недугами, до сих пор не смирился с тем, что жизнь привела его в производство еды. Лабораторию, в которой папа вёл исследования,
Вслух, конечно же, отец никогда не выказывал своего разочарования. Но этого и не требовалось. В его списке, состоящем из сотен пунктов жизненных неудач, потеря любимого дела располагалась на одной из верхних строчек.
– Ну а твои дела как? – папа, видимо, тоже решил сделать шаг навстречу.
Я чуть не вернула колкость «тебе правда интересно?» в ответ. Но вовремя сдержалась. Обещала Агате, значит, нужно постараться.
– Ничего нового.
– Где работаешь?
«Ты прекрасно знаешь, где я работаю», – пронеслось в голове, но вслух я сказала только:
– Да так, постоянные подработки. Пока нигде не могу закрепиться.
Наконец, в кухню вошла Агата. Я вздохнула с облегчением. Папа, кажется, тоже. Наши отношения натянулись до предела. И я не была уверенна, что их можно хоть как-то наладить.
Остаток вечера прошёл более-менее мирно. Мы поужинали (оказалось, что курица сильно не пострадала), вместе с Агатой отмыли духовку и отправились в комнату.
– А давай что-нибудь старенькое посмотрим! – предложила сестра, забравшись на кровать с ногами.
– Например?
– Гарри Поттера!
Я закатила глаза.
– А ничего поновее нет?
Сестра широко улыбнулась и покачала головой. Делать нечего.
И мы погрузились в просмотр. Вдруг мне показалось, будто и не было четырёх лет, которые я провела вне стен этого дома. Уютные вечера, дурацкие беседы. Последний раз мы так сидели, когда Агате было лет десять.
Время прошло слишком быстро, и мы улеглись спать.
Где-то во втором часу ночи я резко открыла глаза и села на кровать. Сердце бешено стучало. А дыхание сбилось и никак не приходило в норму. Я не могла вспомнить, что мне снилось. Однако всем нутром ощущала: мне нужен кусочек карамели. Всего один. Чтобы спать. От этой мысли пересохло во рту, а сердце стало стучать ещё быстрее.
Я не брала с собой. Подумала, что вытерплю. И, конечно же, облажалась. Опустившись грудью на колени, обхватила голову и стала раскачиваться.
Беда никогда не приходит одна. Поэтому следом грянули воспоминания.
Я топчусь на пороге в коротких шортиках и тоненькой маечке. Эта пижамка уже совсем потеряла вид. Но папе некогда купить новую. Я дрожу и чувствую усталость. Отец наказал меня за какую-то очередную чушь и выставил из спальни. Чтобы поняла, запомнила, как вести себя неповадно.
Но я стою и не помню ничего, кроме его озлобленного лица. Начинаю всхлипывать. А через секунду чувствую, как намокают щёки. Пока, наконец, робкие слёзы не превращаются в истерику.
Папа вылетает из своей спальни, громко хлопнув дверью.
– Хватит ныть! Ты разбудишь Агату! – рычит он, но сестренка уже, итак, проснулась и стала хныкать.
Я, чувствуя затылком, что меня ждет, инстинктивно сжимаюсь и жмурюсь. Через секунду отец хватает меня за маечку и тянет так, что швы врезаются в подмышки.
– Папочка, не надо, – умоляю я.
– Почему ты никогда не слушаешь? – злится отец и трясёт со всей силы.
У меня начинает кружиться голова. Плач Агаты, кажется, слышит вся округа. Отец со всей силы толкает меня, и я ударяюсь спиной о дверной косяк. Боль пронзает позвоночник, и я плачу ещё сильнее. Знаю, что в моих интересах сейчас же заткнуться. Но не выходит.
– Прости, папочка, – лепечу я.
Но он только ходит из стороны в сторону, отбивая пальцами нервный ритм на второй ладони. Спина болит нестерпимо.
– Папа, мне так больно.
Агата уже не просто плачет – она кричит, словно её режут. И тут я слышу папин крик, а за ним – ослепляющая всепоглощающая боль. Отец не нашёл способа выместить злость лучше. И изо всех сил замахнувшись, влепил мне пощёчину. Через секунду папа с ужасом понимает, что натворил, подхватывает меня на руки и бежит в ванную. Кровь заливает нос и рот. Я плохо соображаю. Но отчетливо помню его бессвязные извинения и пронзительный крик Агаты, который заглушает всё.
Я тряхнула головой и подскочила с кровати. Больше папа никогда не поднимал на меня руку. Видимо, понял, что так делать нельзя. Но это вовсе не значило, что мне здесь хорошо жилось. Я тихо поцеловала Агату в лоб, наспех натянула штаны, кофту и выскользнула из комнаты. «Напишу сообщение с извинениями позже», – проскочила мысль. В коридоре на полу стоял ночник, который переливался всеми цветами радуги. Похожий был у нас в детстве. Я со всей дури зарядила его в стену в один из плохих дней. Агате он нравился. Поэтому уже к следующему вечеру по настоятельной папиной просьбе я принесла домой такой же.
На цыпочках добралась до шкафа, в приглушённом свете еле нащупала свою куртку среди вороха верхней одежды, натянула шапку и уже стала открывать дверь.
– Сбегаешь? – тихо спросил папа.
Я вздрогнула и выругалась:
– Чёрт бы тебя побрал!
– Ты как всегда красноречива, – хмыкнул отец и выглянул из кухни.
Он был одет в старый халат, который носил ещё во времена моего детства, а в руках нежно покачивал бокал. Не сложно было догадаться, что за напиток был туда налит.