Отто Шмидт
Шрифт:
Начальник полярной авиации Главсевморпути М. И. Шевелев возглавил летную часть. Флаг-штурманом экспедиции стал майор (по другим сведениям — комбриг) ВВС И. Т. Спирин, а синоптиком — Б. Л. Дзердзеевский, имевший опыт работы в Арктике еще со времен Карских экспедиций и возглавлявший метеослужбу Главсевморпути. Как обычно, Шмидт лично руководил очередной ледовой операцией в Арктике — смелости ему было не занимать, а в случае неудачи для него было опаснее оставаться в Москве. Правда, вырваться в Арктику оказалось непросто — при обсуждении в ЦК Ворошилов уверял, что командовать полюсной экспедицией можно и по радио из здания Главного управления Севморпути на Варварке… Включая экипажи, персонал будущей дрейфующей станции, представителей прессы и партии, в экспедиции
За прошедшие годы многое в полюсной эпопее Шмидта забылось, и полет из Москвы на Землю Франца-Иосифа воспринимается сейчас как нечто само собою разумеющееся. На самом деле уже на начальной стадии полюсной операции возникло немало сложностей. Экспедиция вылетела из Москвы 22 марта и достигла острова Рудольфа только 19 апреля, задержавшись по разным причинам под Архангельском на восемь суток, в Нарьян-Маре — на тринадцать и на Новой Земле у обсерватории Маточкин Шар — еще на шесть. Само полетное время составило лишь 18 с половиной часов.
Как обычно, вынужденное безделье отразилось на участниках событий не лучшим образом. При задержке в Нарьян-Маре командир разведчика Р-6 Головин оказался замешанным в пошлой уличной драке, узнав о которой заместитель Шмидта М. И. Шевелев буквально вскипел:
«— Так с ним поговорю — котенком станет…
…— Извините, Марк Иванович, — улыбаясь, сказал Шмидт, — но, если вы позволите, я с ним поговорю сам.
— Вы? — переспросил Шевелев.
Он знал привычку Шмидта не влезать в мелкие дела, полностью доверяя их своим помощникам. Это был стиль работы, который начальник Главсевморпути старательно проводил в управлении, на всех собраниях, требовал, чтобы также работали и другие руководители. И вот теперь нарушал собственную традицию.
— Понимаете, Марк Иванович, — пояснил Шмидт, — вас полярные летчики и так боятся. Сейчас вы еще раздражены. А Головин — человек самолюбивый… В общем, мало ли как повернется разговор… Ну а нам еще лететь и лететь. Надо, чтобы у всех было хорошее настроение. У Головина — особенно. Вы же прекрасно знаете, как мы зависим от разведки.
— Что же, его теперь по головке гладить?
— Не волнуйтесь, Марк Иванович! Думаю, все получится хорошо.
Головин сидел в компании летчиков, когда ему сказали, что Шмидт просит зайти. Павел встал, поправил гимнастерку:
— Ну все, парни! Не люблю, когда меня воспитывают. Можем прощаться. Пришлют вам из столицы нового разведчика, мальчика-паиньку…
…Через полчаса Головин вышел в общую комнату, притворив за собой дверь. Удивленно оглядев летчиков, он сказал:
— Ну, парни! Никогда не думал, что меня можно так культурненько высечь.
Пилоты грохнули.
— Нет, правда, — сказал Головин, — девять начальников куда подальше посылал. Думал, сегодня юбилейный будет. Так нет же, сам снял штанишки, лег и попросил: шлепайте еще» (Дуэль, 1997, с. 88–89). Шмидт еще раз проявил свои достоинства руководителя-интеллигента, не слишком типичного для того времени. Ближайшее будущее показало, что такой подход к провинившемуся оказался оправданным.
Помимо описанных приключений, по пути возникали сложности в штурманском обеспечении: при подлете к Новой Земле отказали методы радионавигации, и пилоты не могли договориться, над каким морем они находятся — над Баренцевым или Карским. Только вмешательство геофизика Е. К. Федорова в качестве астронома-навигатора положило конец возникшей дискуссии. Во время стоянки на Новой Земле сорвавшаяся бора повредила хвостовое оперение машины Алексеева, потребовавшей ремонта. Само пересечение Новой Земли в условиях облачности и с полетными картами, не отвечавшими реалиям местности, могло завершиться уже в заливе Норденшельда. Шмидт отметил, что, «…летя на высоте 1050 метров, можно сказать, пролетели мимо гор, возвышающихся над облаками на 1200 метров… прежнее представление о том, что здесь нет высоких гор, неверно» (1960, с. 184), — действительно, на современных картах здесь находится гора Крузенштерна высотой 1540 метров, которой не оказалось на штурманских картах экспедиции. Более определенно ситуацию при пересечении Новой Земли описал Шевелев: «…Заметно темнело, машины шли над плотной облачностью. Отдельные вершины показывались в разрывах облаков, и одна из них, высотой приблизительно 1500–1600 метров, проплыла совсем близко под крылом самолета. Мы вышли в Баренцево море. Стало светать, и, наконец, мы увидали невероятную картину, — на северо-западе всходило солнце» (1940, с. 135), — ситуация, которая озадачивала новичков в высоких широтах много раз позднее.
Условия для экипажа и пассажиров в необогреваемом самолете также оставляли желать лучшего. Соответственно, по воспоминаниям радиста H.H. Стромилова, «типовая форма одежды, с индивидуальными отклонениями, состояла из шерстяного белья, толстого свитера, мехового комбинезона и рубашки, шерстяных носков, собачьих чулок, нерпичьих торбазов, шерстяных перчаток, просторных меховых варежек и мехового шлема. «Наряд» летчика и штурмана дополняли пыжиковые маски, очки и огромные меховые шубы» (1977, с. 73). Добавим, общий вес этого полярного обмундирования вместе с прочим летным снаряжением превышал 20 килограммов.
Пребывание на острове Рудольфа затянулось до 21 мая в основном по метеоусловиям. День начинался с сообщения Дзердзеевского о синоптической обстановке. В первые две недели оно заканчивалось выводом, вызывающим разочарование пилотов: «Лететь не рекомендую…»
Будущий доктор наук и автор разработок мирового значения в своей области имел необычную привычку реагировать на поступающую по радио синоптическую информацию. «Дзердзеевский любил музыку, был музыкален и, работая, негромким баритоном напевал арии из опер, песенки из кинофильмов и т. д. Часто общаясь с Дзердзеевским, мы заметили: если предстоит нелетная погода, из уголка радиорубки, где расположился синоптик, доносится «Что наша жизнь, игра…», если же есть виды на хорошую погоду — «Широка страна моя родная…» Накопить статистические данные и сделать вывод из этой «научной» работы большого труда не составило. Многие товарищи поражались осведомленности радистов в делах погоды. Мы же свою тайну охраняли тщательно: боялись насторожить Дзердзеевского и лишиться информации, которая сейчас называется опережающей» (Стромилов, 1977, с. 73).
Застоявшиеся от бездействия экипажи считали, что Борис Львович излишне перестраховывается, однако позднее Шмидт полностью оправдал своего прогнозиста: «Мы получали от наших синоптиков, и в первую очередь от Б. Л. Дзердзеевского, исключительно верные прогнозы погоды без единой сколько-нибудь существенной ошибки» (1960, с. 175). Тем не менее напряжение продолжительного ожидания не лучшим образом сказывалось на людях. Это проявлялось порой в грубоватых шутках. Например, одного из корреспондентов на общее посмешище спровоцировали смазывать обувь… сгущеным молоком. Другой розыгрыш, приписываемый молвой авиамеханику Кекушеву, заключался в подписке на настенные фирменные часы для полярников, где кукушку, периодически выскакивающую из открывающегося окошка с характерными «позывными», заменяла… бородатая голова Шмидта. Утверждают, что в соответствующие хозподразделения Главсевморпути последовал поток заявок, продолжавшийся некоторое время даже после беседы Отто Юльевича с виновником дезинформации.
Участники событий на острове Рудольфа отметили своеобразную заботу Папанина о своих подчиненных. «В иные вечера Ширшов и Федоров пытались устроить прогулки на лыжах. Но вскоре им это было строжайше запрещено.
— Разве можно поступать так неосмотрительно? — журил их Папанин. — Каждый из вас обошелся государству очень дорого. А вдруг кто-нибудь нечаянно сломает руку или ногу? Зимовка будет сорвана — государству убыток.
— Иван Дмитриевич, я когда вижу ямку, падаю, — оправдывался Ширшов. Но под укоризненным взглядом начальника тушевался и конфузливо заключал: — Хорошо, я больше не буду» (Бронтман, 1938, с. 79).