Отвага (сборник)
Шрифт:
По итогам ночной проверки состоялось партийное собрание. За день до него ко мне забежал капитан Батурин, начал агитировать, чтобы я выступил. Но я на этот раз твердо и решительно отказался: мне не о чем было говорить. А выступать просто так… Зачем?
Весна подошла незаметно. Как-то после обеда я обнаружил, что солнце еще стояло в небе и его лучи пробивались сквозь кедровые ветки, а когда я остановился на крылечке, на мою ушанку неожиданно и весело капнуло. Пожалуй, это и было самым интересным событием в нашей гарнизонной повседневности. Все остальное давно было рассчитано, размерено и спланировано: занятия, тренировки всех степеней, регламенты, собрания, совещания,
Утром, едва я пришел в расположение батареи, старший сержант Кривожихин доложил мне, что рядового Виталия Броварича сразу после завтрака вызвал к себе командир дивизиона. Мне тоже приказано явиться.
— Зачем? — спросил я.
— Не сообщили, товарищ лейтенант.
— А звонили давно?
— Минуты три.
— Хорошо, я пошел. Начинайте занятия.
Броварича я увидел издалека — он стоял у входа в штаб и курил. Когда я подошел, он уже успел бросить окурок в урну, вытянулся, как положено, отдал мне честь:
— Здравия желаю, товарищ лейтенант!
— Здравствуйте! — весьма сурово и неприветливо ответил я. — В чем дело? Зачем вас вызвали?
У Броварича было мрачное, чисто выбритое злое лицо, а когда он говорил, побелевшие губы его дрожали:
— Телеграмма там… Через полк пришла. Дедушка мой… погиб.
— Ясно, — глупо сказал я, совершенно обескураженный этой новостью. — Погодите… То есть как погиб?
— Я ничего не знаю… В телеграмме ничего нет. И хотел на похороны. Послезавтра…
«Дедушка… Похороны, — думал я. — А успеет ли он? Это же где-то в Белоруссии… Если только с самолета на самолет повезет. И с погодой тоже…»
— Решили вас спросить, — продолжал Броварич. — Поэтому и вызвали.
Он говорил тяжело, сквозь зубы.
— Хорошо, подождите меня.
Я поднялся по ступенькам, быстро прошел вдоль длинного пустого коридора к кабинету командира дивизиона.
У приставного столика, справа от большого стола, сидел майор Колодяжный, а на клеенчатом диванчике около окна — начальник штаба дивизиона.
Мельников протянул мне бланк телеграммы:
— Ознакомьтесь.
— Рядовой Броварич доложил мне, товарищ подполковник, — сказал я. — Мое мнение: его можно отпустить в связи…
— Мы тоже так решили, — сказал Колодяжный. — Но вы все-таки командир взвода, непосредственный начальник, и без вашего согласия…
— Надо Броварича отпустить, товарищ майор, — повторил я. — Он его очень любил…
— Кто кого?
— Они оба. Друг друга.
— Все. Пусть к десяти приходит за отпускными документами.
— Через час вертолет из полка будет, — сказал начальник штаба. — Обратно пойдет в двенадцать ноль-ноль. Подкинем. Пусть готовится. А уж дальше…
— Ему главное до ближайшего аэропорта. И чтоб погода была.
— По нашим прогнозам, погода будет.
— Тогда все в порядке. Спасибо.
Броварич ждал меня на том же самом месте и опять курил.
— Все в порядке, — сказал я. — Собирайтесь. Документы будут в десять. А в двенадцать в полк пойдет вертолет — подбросят. А дальше уж сам…
— Доберусь, товарищ лейтенант. Спасибо.
— Да чего там! — Мы пошли с ним рядом, и шагов через десять я спросил: — Он что — болел?
— Никогда ни на что не жаловался, товарищ лейтенант. Ему только шестьдесят пятый пошел. Работал, на пенсию не хотел. И написано же не «умер», а «погиб»… Я ничего не могу понять. Может,
ВЗРЫВ НАД ПОЛИГОНОМ
Виталий Броварич вернулся второго апреля — на сутки раньше срока, указанного в его отпускном билете. Появился в дивизионе совсем неожиданно, перед самым ужином. Потом рассказал, что мог остаться переночевать в полку — утром к нам должен был идти какой-то автобус, но не захотел («До жути потянуло в батарею!»), узнал, что пойдет машина с продсклада, и прикатил на ней. В расположении он меня не застал и, доложив о своем прибытии дежурному по дивизиону, пришел доложить и мне — на квартиру. Спросил разрешения войти, вошел — подтянутый, спокойный, полный достоинства, — холодно и четко доложил:
— Товарищ лейтенант! Рядовой Броварич из краткосрочного отпуска по семейным обстоятельствам прибыл.
— Здравствуйте! — Я протянул ему руку.
Мне показалось, что он еще больше посуровел.
— Здравия желаю! — ответил Броварич, пожав мне руку, потом повернулся к Моложаеву и Нагорному: — Здравия желаю!
Расспрашивать Броварича о поездке было, разумеется, нелепо. Я сказал, что он может быть свободным и идти отдыхать. Но тут же спохватился:
— Хотя, минуточку, пойдемте вместе, мне как раз нужно в расположение. Подождите, пожалуйста.
— Есть!
— Садись, Броварич, — сказал Нагорный. — Можешь курить.
— Спасибо. — Броварич взглянул на меня.
— Садитесь, садитесь.
Я старался одеваться побыстрей — боялся, чтобы Нагорный не начал задавать Броваричу нелепых вопросов, даже несмотря на то, что прекрасно знал, куда и зачем тот ездил.
Мы вышли. Небо было звездным, и морозило, надо признать, не по-апрельски.
— Его фактически убили, — сказал Броварич, когда мы отошли от дома. — Сопляки… Пьяные сопляки. Дикая история. И в то же время банальнейшая… Три пьяных сопляка, каждому лет по семнадцать, прицепились в автобусе к девчонке — официанткой она работала в столовой, недалеко от фабрики, где дед третий год гражданской обороной командовал. Ну он их попытался утихомирить. Вроде бы послушали, а когда вышел — подкараулили. Там от остановки до нашего дома пустырек небольшой… Били сволочи так, что он чуть больше суток прожил. Был на фронте, в окружении, в партизанах… Семь боевых орденов, два — уже после войны… И какие-то пьяные сопляки! Он, когда в сознание пришел, знаете, что сказал? «Вот как меня потомки и наследники отблагодарили…» Всех троих, конечно, взяли, суд будет. А человека нет.
Что я мог ему сказать?
— Знаете, что я решил? — спросил Броварич минуту спустя. — Отслужу и пойду в спецшколу милиции. Закончу ее — и в свой город. Это, товарищ лейтенант, окончательно. Считаю, что на данном этапе это тоже важно. — Фраза прозвучала слишком торжественно и от этого немножко нелепо. — В ПВО, конечно, дело почетное и нужное. Отслужу сколько положено. А потом — в милицию. Я этих сволочей… всю эту пьяную шваль… — Я почувствовал, что он стиснул кулаки. — Чтоб с корнем… Самбо как раз и пригодится. — Броварич круто развернулся ко мне: — Я там у нас потом в райком комсомола зашел. Даже в райкоме некоторые деятели пьют! А главная забота у них — удачней отрапортовать, выглядеть не хуже других. А чтоб воспитательная работа, борьба с пьянством, хулиганством… Наоборот, иногда даже замазывают, всякие такие случаи стараются огласке не предавать, чтоб карьеры себе не испортить и какой-нибудь очередной вымпел из области получить. Под видом советского гуманизма преподносят. Самый настоящий гуманизм в том, чтобы преступность искоренять.