Отягощенные злом. Разновидности зла
Шрифт:
— Стэкло. Ты с другой стороны был. Тебе сказали, что, если ты расскажешь все, тебя на круг отдадут, ж… бить, да? Я тогда вместе со спецбатальоном в город вошел, на усмирение, да…
Араб промолчал. Только налил и еще выпил.
— Ж… — то набили?
— Набили…
— Это нехорошо… — уверенно сказал горец и отрицательно покачал головой, — нехорошо, да. Нельзя бить, кого били, тот не мужчина…
— Без этого никак.
— Нельзя… — снова покачал головой горец, — так нельзя. Мужчина не должен сносить такого, никогда и никому. Эсли били, надо зарэзать, да. Вот потому вы и победить никак не можете. И сегодня не победите.
— Победим.
— Ха, — горец хлопнул в ладоши, — собирались
Араб странно фыркнул, провел руками по лицу, имитируя вуду, омовение перед намазом, совсем не уместное после того, как пил водку, — и горец машинально повторил этот жест.
— Я одно предлагаю, — Араб не сказал «прошу», потому что в горах никто ничего не просит, это унижение, — давай, чтобы все по-честному было.
— Ха, — сказал горец, — когда не по-честному было. По-честному надо, намус это все. Нечестно будешь — намус потеряешь. Все честно будет…
Чеченские пацаны жили в прохладных, трехэтажных корпусах, словно чудом построенных в этих диких, заросших лесом горах. У каждого из них была двухъярусная армейская койка, но на верхнем ярусе никто не спал. Койка была на каждого, на первом ярусе спали, а на втором держали все свое снаряжение…
Колокол к отбою прозвенел ровно в двенадцать ноль-ноль, на сон здесь отводилось только шесть часов, потому в шесть часов ровно следующего дня он сыграет подъем. Волчата ломались весь день, бегая по горам, причем на каждом был пояс с двадцатью килограммами груза, и это не считая настоящего автомата и рюкзака со средствами выживания. Им было тяжело, но они терпели, потому что каждый из них представлял свой тейп, и, если кто-то сдавался и говорил, что не может, это было унижение не только для него лично, но и для всего его рода и тейпа в целом. Все они — несмотря на молодость, считали себя мужчинами и бойцами, а потому почти каждый из них предпочел бы умереть на этих горных склонах в зарослях орешника (иногда случалось и такое), но не сдаться, не сказать, что ему тяжело. Уже потемну они бегом вернулись в казармы, похлебали холодного, жирного бараньего супа и, едва таща ноги, побрели наверх, спать.
После проведенного таким образом дня мало кто захочет устраивать какие-то подлянки, шесть часов для сна — не так уж много для истощенного, измученного постоянными нагрузками растущего подросткового организма, но хулиганы все-таки нашлись. Чеченцы вообще из всех кавказских наций больше всего любят шутки и хулиганство, а тут с ними были двое братьев Калоевых, известных хулиганов, которые постоянно подначивали друг друга, выделывались и так и норовили отколоть какой-нибудь номер. Вот и сейчас, когда все вырубились, братья встали, и старший Ахметхан перешел на кровать к младшему Зелимхану, они о чем-то пошептались. А потом Зелимхан прокрался, ступая голыми ногами по полу, к батарее, что-то достал из-за нее, какой-то сверток и вернулся назад, к кровати. Старший уже надел кроссовки и тихо подал кроссовки младшему брату…
— Надень штаны и футболку, — жарко прошептал он ему в ухо, — ночью могут увидеть. Казаки выставили часовых…
Младший аккуратно достал спортивные штаны на резинке и футболку с длинными рукавами. Все это было черного цвета и отлично маскировало на фоне ночи. Здесь вообще любили черный — цвет ночи, потому что ночь — время волков…
— Спички…
— Взял.
— Пошли…
Они крадучись вышли в проход между кроватями, на палубу, как здесь это называли, но у них на пути уже стоял, сложив руки на груди, среднего роста, но крепкий, как камень, резкий, как сжатая пружина автомобильной подвески, Аслан Арсанукаев, главный среди них, потому что он был князь Арсанукаев, единственный княжеский род
Через незашторенные окна мягко светил лунный свет, и фигуры подростков казались вырезанными из черной бумаги.
— Куда вы пошли? — спросил Арсанукаев, у которого дед был генералом русской армии.
— Пошли навестить казаков… — сказал Ахметхан Калоев, потому что кодекс чести одзангала, принятый среди чеченцев, требовал сохранять чистосердечие и не позволял лгать своим, — мы разломали детскую игрушку и сделали дымовуху. Если сунуть это в вентиляционную трубу казакам — а я знаю, как это сделать, — вот будет потеха.
— Не знал, что ты до сих пор играешь в игрушки, Ахметхан, — сказал Аслан, и его лицо было каменно-непроницаемым, как и положено дворянину и внуку генерала, — я полагал, что ты уже повзрослел.
Слов «и стал мужчиной» Аслан не сказал, но, конечно же, это подразумевалось.
— Я не играю в игрушки, — сказал Ахметхан, — я нашел игрушку, которую кто-то бросил и сломал ее, потому что я знаю, такая пластмасса хорошо дымит и дает очень едкий, плохой дым. У казаков в корпусе вентиляционная система, как и у нас, на крыше. Там часовые, но я их обойду и подожгу эту дымовуху прямо у воздухозаборника, то-то казаки повеселятся. Разве это не весело, Аслан?
— Нет, — сказал Аслан, — это будет харам. Если ты так сделаешь, они скажут, что мы их побили только потому, что ты им не дал спать. А я не хочу ходить с таким позором на шее. Клянусь Аллахом, этого не будет. Поэтому иди спать. А когда будет рукопашный бой, и ты, и твой брат выйдете против казаков.
— Но почему! — спросил Ахметхан. — Ведь среди нас есть куда более искусные бойцы. Даже ты.
— Именно поэтому, — сказал Аслан, — пусть казаки намнут тебе и твоему брату ребра. Это будет справедливо, потому что я не хочу бить шутников, этого не будет. Что же касается боев, то их будет пять. В трех остальных мы добудем себе победу, а эти два станут уроком тебе и твоему брату. Иди спать…
Май 2016 года
Горная местность
Граница чеченских и ингушских земель
До ста. Надо считать до ста.
Это очень много — сто. Это десять раз по десять, или двадцать раз по пять. Можно считать, загибая пальцы, но пальцы уже онемели из-за тяжеленного рюкзака, который давит назад. Поэтому просто считаешь, каждый счет — гулкий удар крови в ушах.
Считать до ста.
Все это полная ерунда. Джигитовка. В джигитовке они бы их сделали. Джигитовка — удел казака, казак и конь — как неразлучное целое, как кентавр. И вещи казака тоже должен нести конь и его повозка, а не многострадальная спина…
Двадцать килограммов.
Ровно столько — ни больше, ни меньше — весит пояс, который надет на нем и на других казаках. Двадцать килограммов — это не считая рюкзака со средствами выживания. И одного ножа на всех.
Нож один, потому что если дать каждому, то, наверное, кто-нибудь кого-нибудь точно зарежет…
Правила очень простые. Надо добыть шевроны. У каждого на форме есть шеврон, его можно оторвать, он на рукаве. У казака это всадник с пикой, у чеченцев — оскаленный волк на фоне гор.